Девушки с картины Ренуара

Внезапно сюда ворвался цвет. В дом, привычный к углю Редона, светотени Каррьера, кофейно-молочным тонам Лероля и скупому рисунку Дега, Ренуар приносит буйство красного, голубого, желтого цветов — фруктовые и цветочные оттенки, а также брызги света. Его картины выглядят радостно, как весна в этом мире, таком добродушном, но где все окрашено в осенне-зимние тона, где слышится меланхоличная мелодия из пьесы Шоссона «Печальная весна», которую часто играют сестры Лероль.

Ренуар и сам с трудом вписывается в атмосферу дома. Он популярен и осознаёт это. Его речь не слишком изысканна, хотя на улице Дюкен он не ведет себя так, как со своими моделями. Его манеры оставляют желать лучшего, а мать Жака-Эмиля Бланша больше не желает приглашать его! Наконец, то, что он не ходит в церковь — он антиклерикал, — нарушает гармонию католического окружения семейства Лероль. Но в этой семье, где все прощается, его любезность, его спонтанная любовь к людям, а также его талант живописца моментально всех очаровали. Между сторонами установилось сердечное согласие. Ренуару очень нравится дом Лероля и его атмосфера, созданная страстным коллекционером.

Картины на стенах не способны смутить его: он сам дружен с Дега, по-хозяйски занявшего все пространство. Он, безусловно, предпочел бы, чтобы Лероль проявил больше заинтересованности в покупке его собственных произведений, но охотно признает дальновидность хозяина, разбирающегося в современном искусстве. Пусть среди буржуазного комфорта богатого особняка на улице Дюкен он не чувствует себя как дома, картины, которые он там видит, принадлежащие кисти Лероля и его друзей, восхищают его. Но Ренуар отчасти привычен к буржуазной обстановке — он часто выполняет заказы богатых клиентов, работая даже в более роскошных гостиных, чем эта. Но атмосфера в доме Лероль особенная: здесь ценят не только элегантность и комфорт. Центром жизни этого дома стало искусство, здесь картины висят не просто для украшения. Дух, царящий в особняке на улице Дюкен, напоминает Ренуару атмосферу, которую он так ценил в доме Берты Моризо — его несравненной подруги, спутницы на полном приключений пути импрессиониста. Берта только что умерла, унеся с собой душевное тепло, без которого Ренуар ощущает себя сиротой.

В год, когда Ренуар пишет сестер Лероль за роялем, ему исполнилось пятьдесят шесть. После долгих лет упорных усилий его, наконец, признали. Им восхищаются. Его первые коллекционеры — издатель Жорж Шарпантье, публикующий Флобера, Золя, Доде и Мопассана, художник Гюстав Кайботт, обладающий неплохим личным состоянием, а также Поль Берар, богатый рантье. Вскоре у них появляются последователи. Поль Галлимар, директор театра Варьете, также проникается любовью к яркой, чувственной живописи Ренуара, у которого, однако, еще много критиков. В 1891 году Галлимар покупает свою первую картину Ренуара. Поль Дюран-Рюэль, едва ли не единственный их тех, кто продает картины художника, находит в Америке заинтересованных клиентов. Он только что продал миссис Поттер Палмер из Чикаго восемь его картин «в комплекте». Весной 1892 года Дюран-Рюэль организовал в своей галерее на бульваре Мадлен выставку из ста десяти работ Ренуара — плод его двадцатилетнего труда. Выставка стала демонстрацией признания и известности художника. Цены на его картины растут на глазах, так же, как и на картины Моне. Они ценят друг друга, но слегка соперничают, как товарищи по несчастью, познавшие годы нищеты и пренебрежения, а теперь отвоевывающие себе места под солнцем.

Ренуар съехал из Шато де Бруйар на Монмартре и поселился в доме номер 33 на улице Ларошфуко, неподалеку от площади Пигаль, на пятом этаже, где пахнет домашним супом с капустой, и где целыми днями слышны детский лепет и песни. Ателье располагается неподалеку, в доме номер 64 по той же улице. По соседству, в том же квартале, обитают ремесленники и художники, не такие нищие, как на Монмартре. Они способны платить за аренду в этом районе, где также проживают обеспеченные люди, — к примеру, особняк Поля Берара находится именно на улице Пигаль. Ренуар сохранил свои привычки неутомимого «труженика живописи»: ему хотелось, чтобы его так называли. Он ненавидит слово «артист», которым французы называют всех людей искусства, считая его пошлым и «театральным». Он хочет писать так, как булочник печет хлеб или краснодеревщик делает мебель, — с той же скромностью, с тем же желанием работать, безо всякой претензии на гениальность. Его отец был портным, а мать — швеей. Сам он начинал как подмастерье в мастерской по росписи фарфора.

Ренуар ощущает братскую связь с крестьянами, ремесленниками, рабочими, со всеми безвестными и безымянными людьми, твердо стоящими на земле и привычными к нужде.

Это его родная среда — среда прачек и кастелянш, молодых швей и служанок. Он с удовольствием ходит к ним в гости, и они притягивают его больше, чем светские дамы, какими бы красавицами те ни были. Он не стремится подражать буржуазии, перенимая ее манеры или образ жизни, и не желает становиться частью ее мира. Среди импрессионистов, далеко не каждый из которых ведет богемную жизнь, Ренуар — единственный, кто может похвастаться своими народными корнями. Сезанн — сын нотариуса, Моне — сын оптового бакалейщика, отец Дега был банкиром, отец Сислея — коммерсантом, продававшим товары в другие страны. Берта Моризо была дочерью префекта, занимавшего позднее высокий государственный пост, как и отец Мане. Ренуар же — сын ремесленника. Его детство было бедным, но счастливым, полным любви, о чем он никогда не забывает. Впрочем, это не мешает ему ценить роскошь гостиных, открывающих ему свои двери. Его глазу приятно шуршание тканей и переливы цветов, потемневшие стены, орнаменты, из которых его кисть выхватывает отраженный свет или солнечный луч, пробивающийся сквозь занавеси. Прекрасные модели в шелковых или бархатных платьях с лентами и кружевами служат для него еще одним источником радости. Возможно, в глубине души он мечтает об аристократках, которые лет сто назад были так близки с художниками и соединялись с ними в любви и в искусстве.

Он преклоняется перед традициями, сметающими социальные преграды и объединяющими людей. Эти традиции позволяют им наслаждаться всеми гранями искусства.

Ренуар уже неоднократно писал чистых, невинных девушек — начиная с дочерей Маргариты и Гюстава Шарпантье, и заканчивая дочерями Поля Берара или мадам Казн д’Анвер. Этим прелестницам, казалось бы, уготована счастливая участь, но кое-кого судьба обманула. А жизнь одной из них, красавицы со светлыми локонами, перевязанными голубым бантом, трагически оборвется в Освенциме.

С тощей фигурой и худощавым лицом, страдающий нервным тиком, поражающим и иногда раздражающим сталкивающихся с ним людей, этот мужчина с побелевшими волосами теперь передвигается с тросточкой. Его уже мучает артрит, деформирующий тело и уродующий суставы. Бросаются в глаза его руки: изуродованные, с отогнутым к ладони большим пальцем, они еще могут писать или заниматься другими важными делами — резать хлеб, ласкать жену, гладить по голове ребенка. Еще не пришло время, когда он сможет писать только кистью, привязанной к запястью веревочкой. Тогда его руки будут уже неспособны что-либо удержать.

Примерно тогда же, когда он работал над портретом сестер Лероль, Ренуар упал, катаясь с велосипеда. Это еще больше осложнило состояние его здоровья. Лето он по привычке проводит в Эссуа, в Бургундии, в доме своей жены. В сентябре, пробираясь на велосипеде сквозь заросшие кустарником дороги, он падает и ломает руку. Правую, но, к счастью, он одинаково хорошо владеет обеими руками и может продолжить писать левой. Остается только гадать, а если бы несчастный случай произошел раньше? Написал бы Ренуар сестер Лероль левой рукой?.. В результате падения боли в суставах усилятся до такой степени, что станут для него пыткой.

Стариком Ренуар выглядит уже в пятьдесят шесть лет. Для его поколения это почтенный возраст. Мане, который был старше, умер в пятьдесят один год.

Берта Моризо, его сверстница, недавно угасла в возрасте пятидесяти четырех лет. Но Ренуар проживет еще двадцать лет…

Его взгляд и улыбка, вопреки возрасту, сохранили свою свежесть. Анри де Ренье, большой поклонник художника, встретив его однажды на улице Рима, в доме Стефана Малларме, пишет: «На его нервном умном лице лежала печать утонченности, а внимательные глаза ничего не упускали». Жадный до работы, совсем не кажущийся подавленным или сломленным болезнью, он еще радуется жизни. Ренуар продолжает бойко писать обнаженную натуру, ставшую для нас его фирменным знаком, фабричной этикеткой. Молодые женщины с полными животами, тяжелой грудью и персиковой кожей, с заостренными сосками цвета розовой карамели — все они как будто ждут ласки. Как Рубенс, которого привлекали красавицы детородного возраста, бывшие для него воплощением наслаждения и радости, всего самого прекрасного в мире, Ренуар никогда не устанет писать их.

Ренуар, вероятно, самый жизнерадостный из импрессионистов. Самый «неинтеллектуальный» и самый миролюбивый. В повседневной обстановке он умеет создавать вокруг себя добродушную и веселую атмосферу. В 1894 году он женился на молодой швее Алине Шариго. У них двое сыновей — Пьер, родившийся в 1885 году, и Жан (1894). Появления на свет третьего — Клода — только ожидают. В разросшуюся семью Ренуара входят также няньки и модели, исполняющие разнообразные обязанности и взаимозаменяющие друг друга. Дольше всего вместе с ними прожила Габриэль Ренар по прозвищу Габи, кузина мадам Ренуар. Устроившись в пятнадцатилетием возрасте к ним нянькой, она останется рядом с Ренуаром до его смерти. Габи называла его «патроном» и считала его одновременно своим отцом и сыном. Не исключено, что они также были любовниками.

Мир семьи художника, где он живет и работает, ничем не похож на мир сестер Лероль. Их окружение во многом даже противоположно ренуаровскому. Картина, которую он оставил у себя, с которой никогда не расставался, в действительности рассказывает об утонченной и несколько чопорной жизни, куда нет входа Алине, Габи и другим его прекрасным и возбуждающим музам. Он ни разу не представил Алину ни семье Лероля, ни семье Берты Моризо. Приходя к ним, он превращается в холостяка. Впрочем, как и Дебюсси, остерегавшийся представлять им свою Габи.

Как пришла Ренуару в голову мысль написать двух сестер? Непохоже, чтобы он писал по заказу, как часто бывало с другими семьями — Шарпантье, Берар или Казн д’Анвер, обращавшимися к нему как к портретисту. Его художественная манера, способная придать очарования дурнушке, давно многим по нраву. Чем моложе модели, тем радостнее ему, юные девушки — его любимые модели. В этом он был солидарен с Бертой Моризо…

Но в моделях у него нет недостатка, он находит их повсюду. Так почему же сестры Лероль? Их отец, большой любитель искусства, не балует Ренуара особым вниманием. Возможно, Ренуар, осознающий свое влияние в кругу Лероля, куда вхожи как Малларме, так и Дега, хотел занять в нем место? Не вынудил ли он Лероля согласиться, предложив ему самолично явиться в его дом, чтобы написать портрет самых дорогих ему людей — детей?

В 1895 году он пишет «Портрет Анри Лероля». Сегодня это одна из жемчужин собрания Рау, выставлявшегося сто пять лет спустя в музее Люксембургского дворца. Портрет занимает достойное место в ряду бесчисленных шедевров XIX столетия, собранных доктором Густавом Рау, немецким любителем живописи. Его коллекция начинается с Фра Анджелико и заканчивается импрессионистами. Портрет Лероля отличается резкими очертаниями и однообразной цветовой гаммой, что нетипично для Ренуара (картина написан в коричневых тонах, словно художник хотел повторить строгую палитру одного из своих собратьев по перу). Но в бороде и волосах Анри играет теплый, как летнее солнце, оживляющий тени желтый свет. От Лероля как будто исходит сияние. Его взгляд полон мягкости, вдумчивой нежности. Также Ренуар великолепно передал добросердечность Анри.

Лероль и Ренуар познакомились в 1880-х годах у общей подруги, перед которой оба преклонялись, — Берты Моризо. Именно в ее доме на улице Вильжюст (сегодня она называется улицей Поль-Валери) им довелось встретиться на одном из обедов. Там собиралась компания ее близких друзей. В нее входили, помимо членов семьи, Дега, Моне, Малларме… А также Ренуар и Лероль.

Ренуар и Берта Моризо сыграли едва ли не главные роли в развитии импрессионизма. С 1874 года они на протяжении многих лет совместно выставляли свои полотна. Но между ними существовали и очень тесные личные связи. После смерти мужа, Эжена Мане (брата Эдуарда Мане), Берта Моризо попросила Ренуара войти в ее семейный «совет», и в завещании назначила его опекуном своей дочери Жюли, разделив эту ответственность между ним и Малларме. Их дружеские отношения всегда были искренними и безоблачными. Ренуар оказал определенное влияние на искусство Берты Моризо, но общие стремления сближают их. Ренуар восхищается Бертой и очень привязан к ней. Она же, такая непримиримая и такая угрюмая, расслабляется в его компании. Случается, что она даже смеется, хотя крайне редко. Ренуар одним из первых разглядел артистическую натуру в отстраненной богатой женщине из буржуазной среды. Она — одна из немногих женщин, если не единственная, способная на равных говорить с ним о живописи. Очень часто Ренуар и Моризо ведут диалоги с глазу на глаз — в гостиной на улице

Вильжюст или в саду, в одном из чудесных деревенских домов Берты. Они часто делились или менялись моделями, им позировали одни и те же девушки. Ренуар и Моризо были влюблены в молодость, они писали пробуждающуюся жизнь, обещание счастья. Оба любят свет, светлые и радостные оттенки. Их беседы, прерываемые взрывами хохота, будут едва ли не самым светлым воспоминанием Ренуара. Когда в 1895 году она внезапно умерла от пневмонии, Ренуар находился в Экс-ан-Провансе, у Сезанна. Едва прочитав телеграмму с печальным известием, Ренуар, забыв трость и шляпу, бросился на вокзал и вскочил на подножку поезда.

Он во что бы то ни стало хотел в последний раз побыть рядом с ней и присутствовать на похоронах. «У меня было чувство, будто я остался один среди пустыни», — скажет он. Год спустя он организовал первую ретроспективу произведений Берты Моризо, самолично развешивая на стенах галереи Дюран-Рюэля на улице Лаффит полотна своей подруги-художницы. Он относится к ее работам с огромным уважением, так же как Дега и Малларме, помогавшие ему. Он всерьез исполняет обязанности опекуна Жюли Мане (единственной дочери Берты и Эжена), с вниманием заботясь о своей подопечной. Он дает юной сироте уроки живописи и возит ее с собой на отдых. Вероятно, Жюли, подруга сестер Лероль, служила связующим звеном между ними и Ренуаром. До того как он изобразил сестер, он написал ряд изображений Жюли Мане, в том числе знаменитый портрет Жюли Мане с кошкой. Видит ли он в Ивонне и Кристине ту же невинность, ту же свежесть, которые так его волнуют? Жюли воздушнее, бледнее и изящнее. Ивонна и Кристина, с их округлостями и румяными щеками, ближе к привычным для него моделям: под чересчур стыдливыми платьями чувствуется живая плоть.

Сам Анри Лероль познакомился с Бертой Моризо задолго до своей встречи с Ренуаром — еще в 1860 году, в Ульгате, где проводил отпуск на берегу моря. У родителей Лероля был там домик, и он писал там свои первые пейзажи. До замужества Берта часто бывала в Нормандии. Ее родители снимали в Безевале дом художника Рьезенера, дочь которого, Луиза Рьезенер, была ее лучшей подругой. Лероль в своих неизданных воспоминаниях упомянул об их первой встрече. «Берта, — пишет он, — поставила свой мольберт перед старой мельницей на берегу ручья, что протекал в Ульгате».

Она лучше разбиралась в живописи, поскольку была старше Лероля на семь лет. Они вместе писали среди лугов, и, стоя за его спиной, Берта часто смотрела, как продвигается его работа. А однажды к мольберту Берты подошла корова и лизнула холст, испортив все, что она написала к тому моменту! Это привело художницу в бешенство. У нее был скверный характер, она часто злилась…

По утрам он видел, как она выходит из дома со своим снаряжением. «С кожаным ремнем, к которому прикреплены коробка с красками, складной стул, кисти, с зонтиком от солнца, с пикой под мышкой, неся на спине двухметровый холст — она тащила все это, невзирая на ветер, уходя все дальше по пляжу. Многие находили ее несколько странной», — писал Лероль. В Париже они продолжали писать вместе, в доме ее родителей на улице Франклина. С ними работала и ее сестра Эдма, которая в то время тоже занималась живописью. «Помню, когда мы писали натюрморты, она, недовольная тем, что у нее получалось, отбрасывала ногой стул, который отлетал в другой конец комнаты», — вспоминал Лероль. Мадам Моризо положила конец этим совместным сеансам, когда Берта вместо натюрморта предложила своему другу писать вместе одну живую модель. «Ее мать дала мне понять, что это было бы неприлично», — переживал будущий отец Ивонны и Кристины.

Женитьба Анри разлучила их, хоть и не навсегда. Берта почему-то долгие годы дулась на Мадлен Лероль. Но друзья юности встретились вновь в 1880-х и с тех пор виделись постоянно, вплоть до кончины Берты. Между ними существовала духовная связь, несмотря на различия во взглядах на искусство. Впрочем, Ренуар был ей ближе. Даже если в пользу Лероля говорило его происхождение, опекуном своей дочери Берта выбрала именно Ренуара, «сына народа».

Друзья Берты, не пропускавшие ни одного из ее еженедельных обедов, остались друзьями Лероля и после ее ухода. Когда Дега, Ренуар или Малларме ужинают у него, кажется, что за их спинами в клубах сигарного дыма маячит призрак этой великой женщины.

Кто из художников XIX столетия не писал девушек, сидящих за роялем? Это одна из обычных сцен буржуазной жизни, почти штамп. Тогда девушкам из хороших семей нечего было больше делать, как только читать, вышивать или играть на пианино. В каждой семье было фортепиано, и ко всем приходил учитель музыки. В 1892 году в Париже насчитывалось тридцать тысяч учителей, обучавших игре на рояле! Мода на этот инструмент раздражала поэта Виктора Лапрада, находившего, что владение им «приносит больше вреда, чем филлоксера [20] ». В своей книге «Против музыки» он писал, что во Франции пятьдесят тысяч фортепиано, а особенно много их в Париже и крупных городах. «В каждом доме, от конторки портье до мансарды, их столько же, сколько семей. Сегодня от них избавлены только крытые соломой хижины», — замечал Лапрад. Его огорчает распространение этих музыкальных инструментов, больше не позволяющее спокойно насладиться тишиной, необходимой для того, чтобы читать, писать, мечтать, беседовать или попросту спать. Пианино убило всякую любовь к жизни. Может ли он спастись от шума, издаваемого юными учениками, издевающимися над инструментом, если дома «по меньшей мере одно пианино над головой, одно — под ногами, одно справа, одно слева, не считая того, звук которого долетает через окна, когда погода позволяет держать их открытыми».

Единственная девушка, которая в эти времена не бренчит на пианино, — Женевьева Малларме. Поэт, разделяющий точку зрения Виктора Лапрада, запретил ей обучаться игре на фортепиано. Он не хочет, чтобы ему докучали дома. Рискуя в зародыше убить призвание дочери, он действительно не позволяет, чтобы его прерывали во время «долгих часов мечтаний», что является «абсолютно необходимым условием для его работы». Никакого пианино на улице Рима!

Ренуар не единожды изображал этот модный сюжет. Для второй выставки импрессионистов, в 1876 году проводившейся в галерее Дюран-Рюэля, он подготовил картину «Молодая женщина за пианино» (ныне хранится в чикагском Институте искусств).