Девушки с неба

А мне хотелось увидеть Помпеи.

Прошлой осенью меня пригласили в Ленинград на съемки одного военного фильма. Играть немку. В свободное время я ходила в Русский музей. И еще долго потом думала о картине Брюллова, изображающей последний день Помпеи.

Какой это был театр и как много зрителей на сцене одновременно! Кулисами служили виллы Помпеи, иллюзорный пожар и ночная тьма. Под этим заломленные руки и взоры, обращенные к небу. Вздыбившийся ржущий конь. Ребенок, ищущий защиты у матери. Лишившаяся сил женщина в красивой позе на каменных плитах мостовой.

Ужас и помпезность здесь настолько переплелись, что идея картины воспринималась как торжественное воспевание страха.

Мне не верилось, что моя бабушка в момент своей гибели могла принять столь торжественный вид. Скорее всего, в этот миг она даже не успела ничего подумать.

Роль немки казалась мне груботканой. Сыграть страх или жестокость гораздо легче, чем понять мою мать или бабушку, которые были людьми очень мягкими и крайне доброжелательными.

Феврония спросила, о чем я думаю.

— Просто так, — ответила я.

Мы мучились в духоте.

Ни одна из нас не была в состоянии разгадать систему кнопок, чтобы включить свежий воздух. Мы лежали полураздетые, но все равно было жарко.

Феврония засмеялась.

— Что вы смеетесь?

— Меня смешит, что вы знаете все о Клеопатре. И то, что мадонну с собачкой не изображают. А вот этого не знаете — как включить свежий воздух. Лежим, будто рыбы на суше.

Совершенно верно. Как рыба на суше. Как разинувшие рот морские твари на улице, позади «Коммодоре», которых я видела днем.

Мы ведь могли бы вызвать горничную и попросить ее включить кондиционер. Не знаю, почему мы этого не сделали. Может быть, нам казалось неловким просить воздуха? Право, не помню.

8

Невооруженным глазом было видно, какие великолепные растут на жирной почве-лаве кукуруза, оливы и виноградные лозы.

У pedotto спрашивали:

— Неужели люди не боятся жить здесь?

Он был итальянец, он должен был знать. Но Риккардо не знал. Зачем? Зачем вообще забегать мыслями так далеко?

По этому поводу сказали: «Типичный образ мыслей современной молодежи».

Я склонялась к мнению, что жить у подножия Везувия люди боялись, но все-таки продолжали жить. Ведь весь остальной подвергаемый опасностям мир поступает точно так же. Иногда казалось, что разрушительные силы природы — это детская игрушка по сравнению с неограниченной и находчивой разрушительной деятельностью человека. С момента помпейской катастрофы до наших дней сохранилось даже испуганное выражение лиц помпейцев. Но что сохранится от человечества после его гибели, если оно совершит самоубийственный шаг?

Разрушительные силы природы ничего не делают со зла. Но там, где был Мяртэн, людей оставляли на морозе, и их отмороженные части тела отваливались напрочь при первом же прикосновении. Разве можно сваливать вину на мороз?

Нас окружали духота и горячие груды развалин. Солнце палило убийственно. Било по глазам, словно сверкающим ножом. Я с трудом повернула голову. Изумилась, как уже было однажды, сколь молод Мяртэн лицом.

Казалось, он был слегка раздражен моим взглядом.

— Тебе вчера было плохо? — спросил он.

— Чепуха, — ответила я.

— У тебя нет шали или платка? На голову.

У меня с собой не было.

— Я тебе мешаю?

— Нет! Как ты можешь мешать?

Может быть, я задела его своими скупыми ответами? Я действительно не знала, о чем необходимо было сказать. Пустота была у меня внутри, пустота. Похожее состояние ощущаешь, когда в семье дети становятся взрослыми. Или когда сделаешь все, чтобы вовремя добраться до места, а это оказывается совершенно бессмысленным.

— Не обижайся, — сказала я. — Это жарища лишает меня разума.

Он кивнул: дескать, понимаю.

Пошли обратно той же дорогой, по улице Мертвых. Не заходя на виллу Диомеда.

И какое значение имеет этот Диомед? Чистая случайность, что именно его нашли девятнадцать столетий спустя в погребе собственного дома с ключом в руке, задохшегося в лаве.

Там, где погибла моя бабушка, разбит парк. Кафе и декоративные лестницы. Киоски. Каждый год ранним летом в них продают импортные болгарские помидоры. И кто знает, что еще построят там согласно генеральному плану в ближайшем будущем.

Странно, что за все послевоенное время я не думала об этих вещах так много, как здесь за несколько дней. Я терзалась, как мать Февронии, каким-то чувством внутренней вины.

Начало этому положил Мяртэн, когда он спросил, что я чувствую, смотря военные фильмы.

— В большинстве случаев ничего не чувствую, — ответила я.

Он спросил, не потрясают ли они меня.

— Нет, — ответила я.

— Отчего это получается?

Но я не знала. Я считала, что ко всему, что касается минувшей войны, уже привыкли.

И Мяртэн сказал на это:

— Ты права. У человека вырабатывается защитная система.

С того момента со мной происходило обратное. Я казалась себе стронувшимся с места горным обвалом. Искала в себе вину. Каждый из нас ведь в чем-то виноват. В непонимании, сомнениях, трусости. В нерешительности и компромиссах. Разве я была исключением?

Схватила руку Мяртэна. И, как уже однажды раньше, не обращая внимания на людей, прижала к своей щеке.