Девушки сирени

Сразу за воротами вдоль дороги стояли вольеры с обезьянами, попугаями и разными экзотическими птицами. Они были единственным элементом, который не вписывался в окружающую обстановку. Животные снижают стресс, но какой смысл содержать такую коллекцию?

– Герта, ты ждешь дворецкого? – окликнул меня с порога Фриц.

Секретарь проводила меня по паркетным полам к лестнице и дальше наверх – в кабинет коменданта. Кёгель сидел за своим столом под прямоугольным зеркалом, в котором отражалось горшечное растение высотой с человека, стоявшее в углу кабинета. Трудно было сохранить уверенность в себе, попав в такую роскошную обстановку: ковры от стены до стены, канделябры и шторы из дорогих тканей. У коменданта была даже собственная фарфоровая раковина.

Я вдруг пожалела, что не начистила туфли.

Кёгель встал, и мы обменялись нацистским приветствием.

– Доктор Оберхойзер, вы опоздали, – отчитал меня Кёгель.

Шварцвальдские часы на стене пробили половину двенадцатого. Танцующие девушки в национальных баварских костюмах под мелодию «Счастливый путник»[22] выплыли из арки, чем торжественно отметили мое появление в кабинете Кёгеля.

– Доктор Фишер… – начала я.

– Вы всегда вините других в своих промахах?

– Господин комендант, прошу прощения за опоздание.

Кёгель скрестил руки на груди:

– Как прошло ваше путешествие?

Он был массивным мужчиной, мне такие не нравятся, но я постаралась улыбнуться.

Из кабинета Кёгеля открывался панорамный вид на лагерь, а окна выходили непосредственно на широкий плац, где в тот момент в шеренгах по пять человек стояли по стойке смирно заключенные. Дорога, посыпанная черным шлаком, делила лагерь пополам. Шлак блестел на солнце. Перпендикулярно дороге к самому горизонту уходили аккуратные ряды бараков. А вдоль дороги через равные интервалы были высажены чудесные молодые липы, воспетые в немецком фольклоре как «деревья влюбленных».

– Господин комендант, путешествие было весьма комфортным, – ответила я, приложив все силы, чтобы скрыть свой рейнский акцент. – Благодарю за билет в вагон первого класса.

– Комфорт имеет для вас значение? – поинтересовался Кёгель.

У него была довольно суровая внешность, короткие ноги и желчный характер. Возможно, его раздражительный нрав частично был следствием жесткого воротничка коричневой форменной рубашки и галстука. Они настолько туго стягивали его толстую шею, что жировые ткани вокруг стали похожи на шарф. Из-за постоянного трения на шее появилось множество папиллом, которые бахромой спускались на воротничок. Грудь коменданта украшали медали в несколько рядов. В любом случае он был патриотом.

– Вообще-то, нет, господин комендант. Я…

Кёгель махнул рукой:

– Боюсь, произошла ошибка. Мы не сможем принять вас.

– Но я получила письмо из Берлина…

– Вы будете единственной женщиной-врачом в лагере. Из-за этого возникнут проблемы.

– Я не думаю…

– Доктор, это трудовой лагерь. Здесь нет салонов красоты и кофеен для пустой болтовни. Как среагируют мужчины на ваше появление в офицерской столовой? Одна женщина в обществе мужчин, это определенно приведет к неприятностям.

Он бубнил, а я почти видела, как от меня уплывает мое жалованье.

Подвезет ли меня Фриц на следующий поезд на Берлин? Маме теперь снова придется работать полный день.

– Господин комендант, мне не привыкать жить скромно. – Я разжала кулаки и увидела на ладонях следы от ногтей, такие тонкие красные улыбочки. Так мне и надо. Нельзя быть такой самонадеянной. – Уверяю вас, я справлюсь с любой жизненной ситуацией. Сам фюрер говорит, что жить надо просто.

Кёгель оценивающе посмотрел на мою короткую стрижку.

Смягчился?

– Вы дерматолог? Нам здесь дерматологи не нужны.

– Я дерматолог-инфекционист.

Кёгель замер с рукой на животе.

– Понятно, – протянул он, немного подумав, и повернулся к окну. – Что ж, доктор, наша работа в лагере носит закрытый характер.

Пока он говорил, мое внимание привлек доносившийся снизу звук ударов кнутом. Надсмотрщица стегала одну из построенных на плацу заключенных.

– Мы требуем соблюдения полной секретности. Вы готовы подписать акт? Вы никому не можете рассказывать о своей работе. Даже матери или подругам.

Тут волноваться не о чем, подруг у меня нет.

– Одно нарушение секретности – и ваша семья окажется в тюрьме, а вас, скорее всего, приговорят к высшей мере наказания.

– Господин комендант, я умею держать язык за зубами.

– Эта работа, э-э, не для брезгливых. Наша медицинская структура находится, мягко говоря, в ужасающем состоянии. – Кёгель не обращал внимания на то, что происходило внизу. Заключенная упала на землю и закрыла голову руками, а надсмотрщица принялась стегать ее еще сильнее. Вторая надсмотрщица с трудом удерживала овчарку, которая, оскалившись, рвалась к упавшей заключенной. – Что ж, Берлин будет доволен.

– Господин комендант, какой будет моя роль в перевоспитании заключенных?

Надсмотрщица на плацу ударила лежащую заключенную ногой в живот. Та закричала. Такое трудно было не услышать. Жестокая форма перевоспитания.