Всезнающая «Википедия» написала следующее:
«Манванта́ра (санскр. मन्वन्तर, manvantara IAST, «период Ману», «века Ману») или Маха-юга [1] — мера времени в индуизме, эпоха божеств — девов. Согласно Пуранам 1 манвантара = 1/14 кальпы = примерно 71 махаюг = 852000 лет девов = 306720000 солнечных лет [2]. В каждой манвантаре мир, создаваемый заново, имеет своих богов и героев. Также термином «манвантара» обозначается период правления Ману. В космологии индуизма
М-да, японский бог, с такими цифрами не сладить! И все же… Война, которая длится чуть меньше… сколько же там нулей надо поставить? Это возможно? А почему бы и нет? Одни Боги ушли, новые пришли, а война все не кончается… Ладно. То есть не ладно… Вот что война не кончается, понятно, а откуда слово-то взялось в голове? Северин Олегович продолжат поглядывать на записку. Да ведь еще и написал сверху: «Радиограмма»… полный привет! Шизануться можно… Радиограмма в Ноосферу!
Термин «ноосфера» был Гольцову знаком и даже вызывал доверие. По его личной теории, все стихи, да и вообще любые тексты, однажды написанные на бумаге и прочтенные вслух их авторами, являются радиограммами в Ноосферу. Способ передачи: чтение в особом состоянии. Если так дальше продолжать рассуждать, то этим «особым» должны были оказаться, по теории, два совершенно разных состояния: первое — опьянение, второе — творческая экстатика. Ага, вот еще один термин…
«Хорош ты сегодня, Гольцов, — подумал Северин Олегович, — сыпешь терминами, как сбрендивший компьютер бегущими строчками…».
Жизнь чудна и удивительна! Нет, не его это слова… Жизнь дурна. И он сегодня себе это докажет, в который раз. Вечером он читает стихи на показательном выступлении в Клубе ветеранов перестройки. После Курвица. Вот и вся ноосфера…
Конференц-зал Клуба уже был изрядно наполнен. Ветераны перестройки, в большинстве своем городские чиновники, среднего, как раньше говорили, звена, занимали рядов пять-семь, начиная от третьего. Литераторы и им сочувствующие образцово оккупировали авангардные три ряда. На сцену пустили три луча софитов. Красный луч освещал выкаченный на середину черный рояль и весь задник сцены. Два синих луча в перекрестье Северин Олегович прочитал для себя как «Большое похерить», ярко-белый столб света, вертикально стоявший над микрофоном, напоминал фаллический символ древней греческой колонны.
Гольцов молча кивнул на все обратившиеся к нему взгляды собратьев-поэтов и сел в крайнее кресло. А кто там на галерке? Северин Олегович обернулся… Неужели еще какая-то молодежь приперлась на это сборище?
На самом последнем ряду дружной компанией сидели пять молодых упакованных в готическо-рокерские одежды парней, контрастом к их кожаным жилеткам, кепкам и замысловатым перевязям были веселые разноцветные надутые гелием шарики с мордашками смайликов. Шарики на нитках парни приторочили к себе так, чтобы были свободны руки. Глеб Курвиц был среди них. В левой руке Курвиц держал свою свежеизданную раскрытую книгу, что-то бубнил, очевидно, начитывая текст. Заметив издали взгляд Гольцова, Курвиц приветливо помахал ему книгой. Северин Олегович не среагировал.
«Вот же, — подумал он с досадой, — ему плюнь в глаза, а он: божья роса…».
На сцену вышла Модеста Ольгердовна Крейцер.
— Добрый вечер всем: нашим гостям, ветеранам перестройки, вам, дорогие мои писатели, хотя правильно считать, что гости сегодня здесь мы, члены Канделябринского городского ЛИТО имени Федора Гавриловича Зареченского. И по праву открыть сегодняшнее показательное выступление мы просим почетного гражданина Канделябринска, композитора и заслуженного маэстро, автора-исполнителя своих более чем четырехста песен, Аскольда Борисовича Непряткина, заодно поздравив его с шестидесятилетием творческого стажа. Итак, уважаемые коллеги и гости, под ваши бурные, горячие аплодисменты я приглашаю на сцену…