Дездемона умрет в понедельник

Ничего дельного в этой тетради не нашлось, зря Самоваров надеялся. Почерк у Юрочки был ужасный, он еще, наверное, и плакал, когда писал, настолько страницы покоробились и пожелтели. Мелькало много ошибок во вкусе Кульковского и Шереметева — даже по этому признаку Юрочку следовало признать хорошим парнем. Зато запятых было множество, а также восклицательных знаков, многоточий и кудрявых рамочек вокруг имен и дат. После изучения неразборчивой уксусовской писанины Самоваров знал, что Юрочка Таню не убивал, «потому что это я и я это знаю», что в «Горе от ума» он вальсировал в роли Московского Барина (в малиновом-то пиджаке!) и что их дом стоит на улице Володарского. Всего-то! Правда, среди подозреваемых попался какой-то Владислав Шухлядкин, судя по всему, последнее Танино увлечение — а в театре Самоваров никакого Шухлядкина не встречал и даже не слышал о таком. Вся Танина история представлялась столь же невразумительной, как Юрочкин почерк. Ну и пусть! Не в самом же деле Самоваров взялся спасать драчливого Геннашу или хана, губителя мхов и лишайников! А вот кыштымовская записка все-таки что-то да значит. Кто такой Кыштымов? Просто неприятный тип с комплексом питомца Щукинского училища? Или?.. А кто такая Таня? Беззаконный талант? Истеричная нимфоманка? Девочка, смятая неприветливой жизнью? В женщинах уж точно никогда не разобраться.

Глава 13

Гудел Ушуйский драматический театр. Даже капели не было слышно, хотя с крыши вовсю лило. Теперь заметны стали только громкие звуки. События каждый день происходили громкие. Лео Кыштымов, вскрывший вены, был героем дня. Его предсмертную записку наизусть обнародовал Юрочка, и она шумно истолковывалась на всех углах. Репетиции «Отелло» прекратились: Геннадий Петрович отказался душить кого бы то ни было, даже Мариночку Андрееву, наименее из всех ушуйских актрис способную к роли жертвы (мудрая, всезнающая Лена утверждала, что Мариночка сама, не охнув, передушит десяток-другой мавров). Владимир Константинович Мумозин изнемог от проблем. Он и сам бы теперь хотел избавиться от неприятной пьесы с негром, но уже завезена была на склад дубовая древесина, и он привык к мысли о резном гостином гарнитуре. Вот если бы успели дать хоть пару премьерных спектаклей до начала этой свистопляски! Тогда можно было бы смело снимать «Отелло» с репертуара и везти стулья домой. А теперь не было ни спектакля, ни стульев. Владимир Константинович ломал голову, как быть. Сначала он хотел взять на себя главную роль и саморучно душить Мариночку, однако половина лица занята была у него выразительной русой бородой, и, попробовав грим, он нашел, что придется выбирать между бородой и стульями. Без бороды он был как без рук и стал искать другой выход. А что, если мавром станет Кыштымов? Все уши прожужжали его Щукинским училищем, так пусть же сломает зубы на классической роли! А душит пусть склочную эту Альбину Карнаухову!

Самоубийство Лео совсем выбило художественного руководителя из колеи: все рушилось, оазис традиций, духовности и психологизма продували неприличные сквозняки. Следователь прокуратуры Мошкин посетил его нынче утром и принялся выспрашивать о моральном климате в коллективе. Климат этот явно не в порядке, если каждый день случаются ужасные происшествия? Какие-то завистники наболтали следователю, что Владимир Константинович некогда приставал к покойной Тане Пермяковой и для усиленного развития ее таланта предлагал совместные выезды на уик-энд в профилакторий «Газосварщик». Таня отказалась, а Владимир Константинович стал обходить ее ролями, жучить за опоздания и отмечать в приказах как не обеспечивающую художественный уровень спектакля. Также завистники донесли: москвич Горилчанский, приглашенный ставить «Нору», режиссировал и при этом двигал Таню по сцене, обхватив за бедра, отчего Мумозин, по словам завистников, от этого белел, заикался, хватался за поджелудочную железу и бесился до тех пор, пока не согнал с глаз долой Горилчанского, заплатив ему за срыв постановки внушительного отступного. Уезжая, Горилчанский, на редкость экспансивный и с голосом громким, турбинного тембра, на весь театр кричал Мумозину, что Таню он отсюда все равно увезет, что театр Ушуйский паршивый, что спектакли Мумозина бездарные, а сам он настолько слаб по мужской части, что для мало-мальского оживления этой части бедным начинающим актрисам приходится прыгать перед ним нагишом, предварительно намазавшись смородинным вареньем. Откуда это к Горилчанскому просочилось? Таня жаловалась? Но Таня ведь не поехала в проклятый «Газосварщик» и ничего про смородину знать не могла (директор «Газосварщика» был приятелем Владимира Константиновича и разделял его заботы о развитии юных талантов). Мумозин теперь мучительно комбинировал в уме и вычислял, которая же из стервоз посмела бросить на него тень. Ведь следователь Мошкин спрашивал и про «Газосварщик», и про варенье!