Дездемона умрет в понедельник

— Милое письмецо? — ослепительно осклабился Мошкин. — Вот как надо бросать женщин! Главное, ничего эта бумажка не проясняет. Как, впрочем, и ваш документ на туалетной бумаге. Вот фокус: тут «Таня, прости» и там «Таня, прости». А? Найдите десять отличий!

Он бодро вскочил, направился к двери и бросил:

— Ну, я вас внизу жду.

— Это еще зачем? — не понял Самоваров.

— Надо. Чего, думаете, я к вам пристал? Надо. Едем, не пожалеете! В больницу едем, к Кыштымову!

— Я пока не собирался…

— Соберетесь и вприпрыжку побежите, когда узнаете, зачем. Наш самоубийца вас требует, хочет что-то важное сказать. Признаться хочет, я думаю, не иначе. Меня не воспринял — надулся, как верблюд, и возлежит. А что я сделаю? Записка эта в самом деле ерунда — он и говорит, что чувства свои выразил. Я ведь его допросил, подозреваемый как-никак. Он, изволите видеть, всего лишь чувства выразил! А, может, и впрямьон не делал ничего противозаконного? За что мне его ухватить? Кончать с собой закон не воспрещает. Но он отвергает меня, а заодно и диетическую пищу. Он психиатру на живот жаловался. Действительно, обнаружилась язва желудка. Лечат его теперь и от нее тоже, а он стонет, губу оттопыривает и меня видеть не желает. Зато вас зовет. Очень, говорит, важное скажу, а не то, говорит, поздно будет. Ну, что, заинтриговал?

Самоваров помялся:

— Пожалуй, я съезжу… Только вот схожу жену предупредить, в буфет. Вы ведь туда ее послали?

Мошкин подбежал к Самоварову и весело и пристально заглянул в лицо:

— А которая ваша жена? Светленькая или?.. Черт, они обе светленькие были… Та, что потолще, да?

— Не дождетесь! Самая красивая.

Мошкин расхохотался, а Самоваров неприязненно поморщился, потому что вспомнил Пушкина. «Дьявольщина какая-то! До чего похож — а ведь дрянь. Полна чудес великая природа», — подумал он.

— Уважаю, — хохотал Мошкин. — Вы хват! Самая красивая! Не спорю, красивая. Ну, теперь мы с вами в два счета местного Отеллу вычислим. Тут ведь женские дела, секс без границ, — значит, женская психология нужна, чтоб разобраться. Я даже консультанта из вендиспансера привлечь хотел, есть там секс-психолог Маркарян. Сейчас, вижу, до вендиспансера дело не дойдет — готовый специалист под рукой!

— Какой секс? какой специалист? что вы городите? — не выдержал Самоваров.

Мошкин продолжал предаваться дурацкому веселью:

— Как какой специалист? Как какой? По части красоток. Будете меня консультировать, как они устроены, какими средствами орудуют. Почему красавица Пермякова целый табун деятелей культуры с ума свела? Будете консультировать? Нет? А кто будет? Кто сможет? Кто на красавицах женат? Пушкин?

Глава 14

Лео в самом деле возлежал. Не зря было за плечами Щукинское училище — он выглядел страдальчески величаво даже в глубоко продавленной больничной кровати, на латаном сером бельеце. Природный узор из цветочков пополам со словом «Минздрав» с бельеца почти состирался, зато ярче проступили там и сям угольно-черные крупные печати «Ушуйская горбольница». Лео возлежал на подушке плоской, как тетрадь, и скучливо разглядывал в приоткрытую дверь других больных, шаркавших по коридору. Больные были пестро одеты в свое, домашнее. Лео же поступил в больницу мокрым и голым. Его облачили здесь в бледную казенную пижаму, еще при советском режиме изношенную до нежности марли, и с ломаными наволочными пуговицами. Среди этого больничного убожества вдруг проступили в Лео незаметные прежде стать и порода. Длинные его костлявые руки лежали вдоль тела выразительно, выразительно запрокинулась шея, а невзрачное лицо стало похоже на трагическую маску. Судя по выигрышной позе, Лео был не так плох, как хотел казаться.

Когда Самоваров вступил в палату (сосед Лео, тоже язвенник, хлопотами Мошкина куда-то был временно удален — то ли просто по коридору промяться, то ли на внеочередную клизму), Лео только слегка двинул веками и испустил неестественный переливчатый стон. Самоваров прибыл в палату со своим стулом. Сидеть на провисшей кровати Кыштымова было невозможно, если не лежать в его объятиях, и Мошкин посоветовал взять стул с собой. Усевшись, Самоваров участливо спросил:

— Как вы чувствуете себя? Вам лучше?

Кыштымов совсем закрыл глаза и ответил трагическим скрежетом кроватной сетки.

— Вы мне хотели что-то сказать. Что же? Я здесь, я вас слушаю. Вы можете говорить, — продолжал Самоваров.

Лео снова поскрипел сеткой и застонал. Самоварову начинала надоедать эта комедия, зато Лео явно ею наслаждался. Он неровно и шумно дышал, слабо подергивал перевязанной рукой, вздрагивал и кряхтел. Так прошло несколько минут, и Самоваров вышел из себя.

— Лео, не валяйте дурака! — злым шепотом проговорил он прямо в бледное ухо больного. — Я же вижу, что вы не живой труп, вы по-настоящему живой и гоните мне сцену… где вы эдак играете? в «Ромео», где вас шпагой проткнули? видел, видел! Если б я в восьмом ряду сидел, вы бы меня, может, и провели бы, но я тут близко и вижу, что вы надо мной издеваетесь. Зачем?

Лео моментально открыл глаза и скосил их на Самоварова.