Дездемона умрет в понедельник

— Вот еще, — проскрипел Самоваров, но Мариночка уже оплела его руками и сладострастно приоткрыла рот. Такие дурацкие сцены Самоваров видел только заполночь по местному телеканалу, если нарывался на эротическую передачу «Ай лав ю». Он немного растерялся, а Мариночка все напирала на него бюстом, пыталась пристроить в вырез платья его ладонь. Пока Самоваров вырывал руку из декольте, она бойко расстегнула ему штаны.

— Да ты что, офонарела?! — в голос воскликнул он и попытался оторвать от штанов Мариночкины пальцы. Но пальцы были крепкие, с твердыми коготками, сладить с ними никак не удавалось. К тому же Мариночка, низко наклонившись вперед, мешала ему своей головой и распущенными волосами. Завязалась нешуточная борьба, даже отлетела и покатилась с веселым цоканьем чья-то пуговка.

— А? Что же это? — раздался рядом испуганный, заячий Настин голосок. Самоваров, тяжело дыша, весь красный от борьбы и конфуза, поднял глаза и увидел ее. Бледная, обескураженная Настя прислонилась к фотораздевалке. Она держала в руках большую картонную корону с бомбошками на ниточках — должно быть, несла ее примерить кому-то из актеров. К глазам ее уже подступило море слез, нижняя губа дрожала. Прямо с короной бросилась она вверх по лестнице, а Самоваров в эту минуту понял, что летит, напротив, вниз. Все вниз и вниз, прямо в пропасть, сквозь театральные этажи, сквозь твердь земную, ранясь по пути обломками воздвигнутого и рухнувшего счастья, а там внизу, где ему отныне предстояло гореть, ни спасенья нет, ни надежды.

Глава 20

Люстры засияли. Появились первые зрители и смущенно засели в буфете. Рекламные ширмы, похожие на пляжные раздевалки, были развернуты и пестрели бородой Мумозина. Сегодня шел спектакль по пьесе «Как важно быть серьезным», и можно было догадываться, как ужасны декорации Кульковского к Уайльду.

У Самоварова в кармане лежал билет на утренний поезд, как и у Тани в свое время. Он решил не возвращаться больше в квартиру к уксусовским цветочкам. «Заночую лучше на вокзале, у Анны, — решил он. — Довольно! Все, что здесь было — только обман зрения, иллюзия, сон. Значит, и не было ничего, и жалеть не о чем».

Он бродил по фойе, нырял в служебные ходы, снова оказывался на публике, но нигде, нигде не было Насти! Он обманывался иногда каким-нибудь тонким силуэтом или синей похожей кофточкой, но все было не то, к силуэту прилагалось несусветное уродство, или крашеные волосья, или глупая улыбка, и оставалось только бродить, все жарче уговаривая себя плюнуть и забыть, и все больше и больше унывая.

Насти не было в служебной квартире. Там сидели только Юрочка, который бредил Таней и отглаживал малиновый пиджак к вечернему спектаклю, да Лео Кыштымов, оперативно сплавленный местными эскулапами на излечение в домашних условиях и слонявшийся, что-то бормоча себе под нос, по комнатам. Насти не было на вокзале, куда Самоваров помчался сменить билет, когда понял, что оставаться дальше в Ушуйске просто физически не может. А если Настя уже успела уехать в Нетск? Кассирша на его вопрос презрительно ответила, что не разглядывала девушек, которые покупали билеты. Самоваров пошел к Кульковским. Даже Лена не знала, куда подевалась Настя. Кульковский был уже на ногах и беду Самоварова принял близко к сердцу. Он долго думал, что делать, и за это время успел съесть целую, с горкой, тарелку толстых оладий, тщательно купая их в сметане перед отправлением в рот.

— Знаешь, — задумчиво изрек он наконец, — может, она и не беременная. Беременная прилепилась бы к тебе, как банный лист к заднице — никаким случайным минетом не спугнешь!

— Да не было, не было никакого минета! Хотя от этого не легче, — вздохнул Самоваров. — Настя не такая пошлячка, как ты вообразил. Она декабристка.

— Тогда чего ты скулишь? Если девушка любит трудности, то скоро нарисуется. Ешь лучше оладьи, а то противно рядом с кислятиной вроде тебя сидеть. Держи хвост морковкой! Прибежит! А уж если беременная…

С такими неутешительными итогами Самоваров прибыл смотреть последний спектакль в Ушуйском драматическом театре. Он почему-то надеялся, что и Настя окажется здесь. Почему бы ей не поглядеть на ушуйского Уайльда? Может, она не доделала что-нибудь в своей сказочке про горошину и сидит сейчас наверху, под вздувшимся потолком, среди ведер и капелей, и красит марлю жесткой растопыренной кисточкой. А тут входит он с объяснениями… Если бы так! Все выглядело, как он и хотел: и сумерки, и капель, и пыльная лампочка. Только ее не было.

Где он все это уже видел? Ведь это было, было! Где? Во сне? Геннаша, в гриме, в нарисованных червеобразных бровях, во фраке, мощно шагает по коридору, похожему на больничный. А навстречу ему, тоже во фраке, семенит Владимир Константинович Мумозин. Ведь было уже это? Самоваров даже зажмурился от досады.