Дездемона умрет в понедельник

Железный Стас, известный работник областного уголовного розыска, друг Самоварова еще с тех баснословных времен, когда реставратор мебели сам был сыщиком, идеально подходил для исправления положения. Стас согласился встретиться. Настя очень хотела при этом присутствовать, но удалось дать ей понять, что разговор будет строгий, профессиональный, даже формальный, а вот потом, когда понадобятся всяческие показания, она возникнет и окажет посильную помощь. Кажется, она собралась и впредь распутывать все головоломные тайны с Самоваровым на пару.

— А если начнет Кучум про свои деньги говорить — швырни ему их! — напутствовала она Самоварова.

Но встреча едва не сорвалась. Самоваров уже бодро шел по коридору в направлении Стасова кабинета, однако Стас его не ждал. Стас, в куртке и кепочке, несся навстречу с решимостью, которая так и играла в его стальных сощуренных глазах. Решимостью дышали Стасовы насупленные брови и глубокие мужественные впадины на щеках, которые анатомы почему-то именуют собачьими ямками.

— Колян, старик, извини, — сказал Стас, сжимая ладонь Самоварова крупной жесткой рукой, — на сегодня отбой. Такая вышла ерунда — срочно в командировку еду. Поди слышал уже, что в Ушуйске?..

— Так ты в Ушуйск? А я только что оттуда, — удивился Самоваров. — И что же там произошло?

— Радио уже орет и телевизор, а ты не в курсе? Тамошний водочный бог Кучумов — кучумовку-то хоть пил? — застрелен у своей виллы при выходе из машины. Банальная заказуха. Как водится, киллер скрылся на краденых «Жигулях», «Жигули» нашли на выезде из города. И, как водится, план «Перехват» ни черта не дал. Тухлятина! Лучшие силы угрозыска в лице меня посланы тухлятину нюхать. Все знают, что это московские. И ни черта не выйдет…

— Бедный хан Кучум! — вздохнул Самоваров. — Не уберегся. Не слушался, не верил, что с ним так будет…

— Да ты уж не знал ли его? — насторожился Стас и перестал увлекать за собою Самоварова к выходу. Самоваров понял, что минута самая подходящая, чтобы избавиться, наконец, от досады, которая все ела его совесть с ушуйских времен.

— Еще как знал! — значительно ответил он. — Не далее как неделю назад я сказал ему, кто задушил актрису тамошнего театра. На него ведь вроде вешали…

— Актрису? Постой, постой, да, было что-то такое в сводках, — оживился Стас. — Тоже вроде тухлятина, только бытовая. Ты что же, на Кучумова работал?

— Нет. Так, стечение обстоятельств…

— Ты точно тот пострел, что везде успел! — поразился Стас. — Как сенсационная мокруха, так Самоваров где-то поблизости! Чего тебя в Ушуйск-то занесло?

— Я, собственно, за этим к тебе и шел. Хоть ты и спешишь, а все-таки дай мне минут десять. Не пожалеешь. С заказухой ничего не выйдет — так убийство актрисы раскроешь. Играючи! Все не зря съездишь. Пусть в глухомани знают наших!

Стас потер кулаком небольшой мужественный лоб, круто развернулся и двинулся по коридору в обратном направлении. Он отпер ключом дверь своего кабинета и усадил Самоварова на почетный бордовый стул. На этом стуле сиживали обычно самые нервные подопечные Стаса — стул под ними слегка кренился то в одну, то в другую сторону и внушал ощущение непрочности их положения. Опасливые свидетели и рефлектирующие подозреваемые цеплялись за исцарапанный Стасов стол, как за островок надежности, и облегченно кололись.

— Чаю не дам, — сразу заявил Стас. — Времени нет.

Самоваров помнил Стасовы желтые, на ниточках, пакетики с отвратительной трухой внутри, дававшие при погружении в кипяток гадкий бурый цвет и запах рыбьей чешуи. Поэтому он даже порадовался, что не придется огорчать друга отказом. Впрочем, не до чаев было теперь — свалить бы на Стаса тягостное ушуйское хозяйство. А Стас явно заинтересовался:

— Нет, ты скажи, как это ты на Кучумова вышел?

— Очень просто, — начал Самоваров. — Дело в том, что венецианский мавр Отелло должен был сидеть на двенадцати резных стульях хорошего стиля…

Когда Стас из Ушуйска вернулся, снег уже растаял. Весной такое бывает — в неделю белое станет черным, и покажется, что прошла вечность. Именно такая вечность прошла, когда Самоваров снова встретился со Стасом, и встреча была наконец-то с чаем — с самоваровским, не с трухой. В большом фарфоровом чайнике разбухали, раскручивались, как побеги весной, смуглые чайные листочки. На хорошем столике-бобике сияли пообтертой еще в позапрошлом веке позолотой чашки. Стас с Самоваровым занимали полу-антикварный диван. В мастерской у Самоварова сладко и благородно пахло деревом, лаком, еще чем-то пленительным и таинственным.

— Тихо у тебя, — изрек наконец Стас. Это было его главное впечатление от музейной идиллии. — Бегаешь, как собака, в разных антисанитарных местах, орешь, в дерьме копаешься, а некоторые завели себе такой вот уютик. И мебель у них из дворца.

— Мебель не моя, мебель на реставрации, — стал отпираться Самоваров.

— Ты ее сто тринадцатый год реставрируешь. Этот диван я уже лет восемь давлю.