Дездемона умрёт в понедельник

От водки ли, от перспективы ли подыскивания подходящих мертвяков, от своих ли бед помрачнел Андрей Андреевич Кучумов. И Самоварову было невесело, и есть не хотелось на этот раз. Он так и не притронулся ни к тарелке, ни к рюмке.

— Да, неприятная история, — вздохнул он. — Когда все ясно, еще неприятней стало.

— Жалко Татьяну, — согласился Кучумов. — По глупости, по глупости! Жизнь человеческая — копейка. И не стоит ничего, и не помнит никто. Я-то знаю. Если б еще мать у нее была, а так… Кто поплачет? Кобели эти? Вряд ли. Сейчас уже кажется, что давным-давно все это было. Вот как: сам за себя стой, жалей себя, береги. Ушуйск еще хороший город, маленький, тут дольше судачить будут — значит, будут помнить. Выпьем.

Самоваров не ожидал такой концовки и не сразу сообразил поднять стопку за упокой. Закусив грибком, хан Кучум свесил голову и скучливо покосился в зал. Там гомонила публика, сверкало красным, топорщилось рогами и шкурами его заведение, отплясывал его стриптиз. Интересно, прав ли Мошкин, что скоро все это великолепие слопает кто-то другой?

— Ты куда? — спросил Андрей Андреевич, когда Самоваров поднялся и недвусмысленно подвинул свой стул.

— Надо мне, я спешу. Собственно, все ясно. А мне пора.

Кучумов вынул из бокового кармана пачку денег и не глядя протянул Самоварову. Тот удивился:

— Что это?

— Бери. Заработал. Все сделал, как надо. Бери.

Самоваров поколебался — за что деньги? Нет, он не нанимался! А дает-то как: без всякой, главное, благодарности, без спасиба. С другой стороны, глупо стоять сейчас и отнекиваться, ломаться. Мумозинский вопрос, оставленный на закуску, как-то не всплыл, не пришелся к слову. Что же, сойдет и эта пачка. Тем более, что Самоваров разглядел на верхней бумажке, в овальчике, брюзгливое бабье лицо президента Бенджамина Франклина. Пусть будет Бенджамин. И пусть хан сует не глядя, как кассирше в платном сортире. Все равно.

— Подвезти куда? — поинтересовался Андрей Андреевич.

— Спасибо, не надо. До свидания.

Оказывается, пошел снег. Снег возникал, юлил вокруг фонарей и исчезал в потемках, только мокрым тыкался в лицо. Город Ушуйск не слишком ярко освещался, и снег мог ночью прокрасться незаметно. Только с рассветом становилось ясно: он уже в городе, и стало бело, несмотря на весну. Но это будет завтра. Сейчас же Самоваров брел на вокзал. Вокзал был недалеко, совсем рядом посвистывал каким-то неугомонным осипшим тепловозиком. «Он ушел в ночь, — подумал о себе Самоваров. — Как в глупой пьесе».

Вокзал был пуст, огни в нем тусклы — всё приготовилось к сонной ночи без поездов и тревог. И Анна в своих комнатах для проезжающих устроилась вздремнуть на кушетке, под желтым клетчатым одеялом.

— Вы ко мне? — удивилась она Самоварову. — Что случилось?

— Случилось то, что я у вас ночую сегодня, а завтра прошу разбудить к московскому поезду. Вот мой билет, — добавил он, вспомнив утренний разговор.

— Понятно…

Спросонья Анна никак не могла прийти в себя и мучительно пыталась догадаться, что здесь понадобилось ночью этому человеку, и не таит ли его визит какую-нибудь опасность.

— Много у вас народу? — поинтересовался Самоваров, пока Анна списывала данные его паспорта в свои амбарные книги.

— Двое только, до Иркутска едут. Да еще в женской комнате девушка одна.

Дрема тут же слетела с Самоварова. Так-то, дружок, не ушел ты в ночь! Ничего ты не забыл! И не забудешь!

— И зовут ее Порублева Анастасия? — спросил он строго.

Анна потрясенно замерла на вдохе.

— Да… — пролепетала она. — Господи! Это что же? Как вы угадали-то?

— Ну-у, — рассеянно протянул Самоваров, — тут и угадывать нечего.

— Ну расскажите, а? — попросила Анна. — Как вы это делаете?

Очевидно, она решила, что Самоваров фокус ей показал, тем более, что он вонзил остановившийся взгляд в стопку наволочек в шкафу и выглядел очень загадочно. Это даже не лысый Ромео Карнаухов. Такой гость покруче будет!

— Я сама видела в цирке, как один мужик фамилии и номера паспортов угадывал. Правда, при нем была баба с баяном, и сестра говорила, что они как-то через баян номера передают. Разве это возможно? — завороженно шептала Анна. — А вы еще что-нибудь можете? Вот я по телевизору видела: один из Америки, чернявый такой, вроде армянина, часы с башней куда-то девал и еще какой-то экспресс… Господи!

— Вы что, испугались, что я поезд московский себе в карман положу и унесу? — улыбнулся Самоваров. — Нет, это все обман зрения. И у Дэвида Копперфильда, который вроде армянина, тоже обман. Иллюзия. Гипноз! Ничего спрятать нельзя, что есть на самом деле. Ничего! Все становится явным, все всегда на своих местах. Как вот этот у вас цветочек бордовенький. Как он называется?

— Ванька мокрый, — ошарашенно прошептала Анна. — Так вы и гипноз можете?

— Нет, нет, нет, я не выступаю в клубах и домах культуры, не лечу бородавок и энуреза, не ворую поездов и даже чемоданов. Я наблюдатель.

Анна понимающе закивала головой: