Дезертир

– Эти уже спеклись, – понял меня Вильбоа. – Год назад здесь были совсем другие люди. Кое-кто сейчас на фронте, кое-кого уже засыпали известью… Болото!

Я не стал спорить. Эти полчаса, которые мы с Шарлем провели под сводами Тюильри, прошли все-таки недаром. Я окончательно убедился, что все вершат не болтуны, собравшиеся в бывшем Зале Больших Приемов. Хозяева не здесь, они в тиши кабинетов. Хозяева заняты, очень заняты, им нет дела до этих крикунов…

– Кукареку, гражданин Деревня!

На этот раз петушок пропел почти что шепотом. Вначале я решил, что юный патриот гражданин Огрызок испытывает глубочайшее почтение к этим стенам, но, услыхав громкое «Ап-чхи!», сообразил, что дело совсем в другом.

– Простудился, гражданин Тардье?

– Простудишься тут, – хриплым басом прошептал мальчонка. – Да вам-то чего? Жалеть будете? Нужна мне ваша жалость!

Его рожица, украшенная внушительными синяками, была почти черной – то ли от копоти, то ли от пыли. Но глазенки сверкали непримиримой яростью. В жалости юный санкюлот не нуждался.

Я поспешил познакомить гражданина Огрызка с «другом гражданина Дантона» и столпом якобинской прессы, не забыв добавить, что они – коллеги. Как-никак юный санкюлот тоже имел отношение к печатному слову. Вильбоа с самым серьезным видом пожал худую грязную лапку, затем снял плащ и укутал огольца. К моему удивлению, гражданин Тардье не стал сопротивляться. Похоже, имя Дантона заставило его на время онеметь.

Я пристроил мальца рядом, между собой и Вильбоа, попросив подвинуться красноносую ведьму с вязаньем – не иначе, родную сестру мамаши Грилье. Воспользовавшись этим, гражданин Тардье грозным шепотом принялся что-то рассказывать Шарлю о печатных станках и свинцовом наборе. Тот слушал, кивал, а затем, к моему изумлению, вручил мальчонке свою визитную карточку. Тот с важным видом кивнул и спрятал ее за пазуху.

Между тем в зале стало тише. Драчуны разошлись, а председатель беседовал с каким-то типом в синей форме.

– Идут! – прохрипел Огрызок, выглядывая из складок плаща. – Ну, будет буча!

– Сен-Марсо? – усмехнулся я.

– Ну! Ведь чего я пришел-то! Вы же мне, гражданин Деревня, обещали! Небось забыли уже!

– Три ливра? – вспомнилась его странная просьба.

На меня взглянули серьезные, совершенно взрослые глаза.

– Ошибочка, значит, гражданин Деревня! Не просил я у вас ничего! Так и запишите!

Я не стал спорить. Ошибочка – так ошибочка. Странный паренек…

– Сказали вы, гражданин, что с ребятами из Сен-Марсо знакомы. Помните? А то мне моих сопляков пристроить надо! Совсем охляли, того и гляди, окочурятся. А у них в Сен-Марсо таких подбирают…

Ах, вон оно что! Мне стало стыдно. Голодный раздетый мальчонка заботится о других мальцах, а я даже не вспомнил.

– Обязательно, – улыбнулся я. – Пристроим!

Между тем в зале ветер крепчал. Возле председателя уже собралась целая толпа, депутаты вставали, переглядывались, кто-то бросился к окну, кто-то (я глазам своим не поверил) скользнул за портьеру. Председатель замахал руками, зазвонил в бесполезный колокольчик… И тут где-то совсем рядом загремели барабаны.

На миг наступила мертвая, страшная тишина, но вот под сводами раздался истошный вопль: «Идут! Идут!», и болото превратилось в разбушевавшееся море. Граждане депутаты бегали по проходам, кто-то рвал бумаги, разбрасывая белые клочья во все стороны, в зале стоял гул – а барабаны гремели уже совсем близко, заглушая крики, стенания, звон колокольчика. Двери дрогнули, высокие белые створки разлетелись, словно крылья…

– Ух ты! – только и мог выговорить гражданин Тардье, выглядывая из глубин плаща. – Сила!

Сила входила в зал. Впереди шли барабанщики – мальчишки в карманьолах и красных колпаках, выглядевшие ничуть не старше моего кукарекающего соседа. Худые лица казались суровыми и сосредоточенными, руки мерно двигались, выбивая дробь, огромные деревянные башмаки с грохотом врезались в наборный паркет. Я невольно хмыкнул: здорово же пуганула граждан якобинцев эта мелюзга! За строем мальчишек рослые парни в синей форме несли знамена – трехцветные, с названиями секций, и непривычные – красные, словно пропитанные густой венозной кровью. А дальше ряд за рядом шли люди – старые и молодые, в форме и карманьолах, в серых плащах и рабочих блузах. Немало было и женщин, но не в привычных чепцах, а в платках и красных косынках. Пик, которых я уже успел насмотреться, не было, зато у каждого за плечом висел мушкет. Эти люди не играли в войну. Они были войной.

Это понял не только я. Зал застыл, смолкли голоса, граждане депутаты разом потеряли всякий запал. Теперь они действительно казались кроликами – кроликами, угодившими прямиком в волчью стаю.