Дезертир

О чем Эвдор говорил с хозяйкой заведения, Аристид так и не узнал, но тем же вечером все бывшие рабы избавились от лохмотьев, получили чистую одежду. Трифена расщедрилась на бочку горячей воды и выделила безденежным постояльцам три комнаты без изысков, даже без кроватей, с одними тюфяками, набитыми соломой, которые уже к утру были обильно заблеваны: беглецы слишком давно не пили вина, потому здесь в сытости и безопасности, как с цепи сорвались. Аристида спутник Диониса Акрат, даймон неразбавленного вина, уронить не смог. Собственно, потому его и прозвали Пьяницей, что он мог, не пьянея, слопать столько, сколько не под силу даже верзиле втрое его тяжелее. Когда все товарищи храпели вповалку, пуская слюни, Аристид подхватил под руку рабыню-подавальщицу и утащил с собой в пустующую комнату на втором этаже (он уже все окрестности разведал). Откуда поутру она выползла, потягиваясь, как сытая и довольная кошка.

Эвдор ночевал у хозяйки, что стало в тот вечер предметом пересудов. Наутро он велел всем сидеть в кабаке, и не высовывать носа на улицу. Собственно, никто и не рвался – какие еще прогулки, когда лицо зеленое, а голова трещит, как будто по ней бьют кузнечным молотом. Вожак был трезв, как стеклышко, а Аристид, вот же счастливец, давно уже похвалявшийся, будто бы не знает, что такое похмелье, ныне на деле сие доказал. Они вдвоем отправились потолкаться в порту и на агоре.

Тамошнее столпотворение не позволяло допустить и тени мысли, будто Родос находится на осадном положении. Суматошная торговая жизнь не замирала ни на минуту, вопреки всем потугам понтийского флота. Со всех сторон неслось:

– Сталь халибска-а-я! Мечи, ножи, подходи, покупа-ай!

– Чиню медные котлы! Чиню, латаю, медные котлы!

– Вино хиосское! Самое лучшее!

– ...и пятна у него, как у леопарда, по телу...

– Да ну, врешь, не может у зверей такой шеи быть..

– Клянусь Зевсом, сам видел, своими глазами! Десять локтей!

– А только что говорил, будто пять...

– ...мечи испанские! Халибским не чета!..

– ...вах, не проходи мимо, дорогой! Кинжал по руке подберем, от любого оборонишься!

– Извини, уважаемый, мне знающие люди говорили, в Испании кузнецы получше будут.

– Что? Не слушай этого песьего сына! Любого спроси, каково халибское железо[25]!

– ...хлеб свежий! Подходи!

– ...и что же, она, как змея вьется?

– Нет, колом стоит, вообще не гнется.

– А как тогда этот твой... жерав, пьет?

– Жираф. А он вообще не пьет, а только влагу с листьев слизывает.

– Врешь! Разве может лошадь, хоть и с шеей в пять локтей, этим напиться?!

– Так это и не лошадь...

– Сам говорил, что на лошадь похож... А может, действительно, лошадь? Привязали к шее палку с башкой, обернули в леопардовые шкуры, вот тебе и твой жираф.

– Не может быть, я сам видел...

– Вот смотри, мим на ходулях, у него что, ноги в пять локтей? Эх ты...

На большом помосте жались друг к другу несколько десятков обнаженных рабынь.

– Рабыня-сирийка, обученная тридцати трем способам любви!

– Что-то она какая-то тощая. Цена?

– Четыреста денариев.

– Тебе голову напекло, уважаемый?! Этой худосочной красная цена – сто. Взгляни на нее, плоская, как доска. Ну-ка задом поверни ее...

– Зато шустра и искусна! Триста пятьдесят.

– Что-то не верится. Она, наверное, вообще девственница. Сто двадцать.

– Опытная, опытная, всеми богами клянусь, тридцать три способа...

– А чего она у тебя прикрыться пытается? Точно, девственница, стыдливая! Сто двадцать пять, больше не дам.

– В убыток не продам, она обошлась мне в двести.

– Может она музыкантша? Эй, девка, на флейте играть умеешь? Чего молчишь? Чего она у тебя, по-гречески не говорит?

– Чтобы на флейте играть, знать язык не надо, тем более на той, которая у тебя, уважаемый... ну ты понял, в общем.

– Иеродула в храме Афродиты дешевле обойдется.

– Так каждый раз платить, как приспичило, а эту купил и сколько хочешь...

– Зато, каждый раз – другую. Нет, мое слово последнее.

– Ну, взгляни на эту эфиопку, уж она-то покрупнее сирийки.

– Сколько?

– Двести пятьдесят денариев.

– А за сирийку просил четыреста, что так?

– Дикая совсем, не умеет ничего, зато смотри какие у нее...

– Это я вижу, да вот только, боюсь, зарежет на ложе в первую же ночь.

– Тьфу-ты, Кербер на тебя, не покупаешь, проходи! – купец отвернулся, потеряв всякий интерес к покупателю и снова заорал, – рабыня-сирийка, обученная тридцати трем способам любви!..

Проталкиваясь через торговые ряды в сторону юго-восточной городской стены, и вслушиваясь в многоголосый хор тысяч людей, зазывающих, торгующихся, обменивающихся новостями и сплетнями, Эвдор и Аристид различили нечто более важное, чем обсуждение прелестей рабынь или вероятность существования жирафов:

– ...на рассвете перешли реку, под дождем...

– ...все, как один бежали, убитых – тьма!..

– ...говорят, римляне построили вал с узким проходом и, заманив внутрь конницу, всех перебили!..

– А вон там говорят, что ночью реку перешли...

– Да врут, кого ты слушаешь! Я точно знаю!

– Сам, что ли, видел?

– ...царевич к отцу бежал, в Пергам...

– ...всех вырезали, до единого.

– Не может быть!

– Верно говорю! А Митридата на кол посадили.