Дезертир

Ванда Василевская ДЕЗЕРТИР

Остап сам не понимал, как это произошло. Он никак не мог вспомнить, кто первый крикнул: «Немцы!» Не мог и вспомнить, что было дальше. Он знал одно — они шли по дороге, под ногами была грязь, вокруг темень, хоть глаза выколи. И как раз тут раздался этот отчаянный крик: «Немцы!»

И вдруг оказалось, что он, Остап Савчук, дезертир. Он стоял и слушал. Словно говорилось о ком-то другом, о ком-то, кого он вовсе не знал, кто случайно носил то же имя и фамилию: Остап Савчук.

Спокойным, бесстрастным голосом читал высокий командир за столом историю Остапа Савчука, солдата такого-то полка. Как по дороге, под деревней, когда показались немцы, Остап Савчук бросил оружие, бежал. Бросил свою часть в минуту смертельной опасности, бросил друзей, позорно спасался бегством. Остап стоял и поражался трусости человека, о котором читали с исписанного на машинке листа бумаги краткую, неприятную историю. Едва услышав слово «немцы!» — бросил все и спасал свою жизнь. Даже головой покачал Остап Савчук по адресу этого непонятного дурака, который присягал отдать кровь и жизнь своей родине, присягал драться и не отступать, быть готовым ко всему, что случится, а бежал от одного неизвестно кем брошенного возгласа, бежал, не успев еще увидеть первого немца.

— Вы признаете себя виновным?

Остап Савчук вздрогнул. Это спрашивали его, Остапа Савчука. На него смотрели глаза всех сидящих за столом. Он пытался собрать разбегающиеся мысли, понять, чего хотят от него. И вдруг, словно обухом, оглушило его страшное сознание. Это о нем, о нем читали с листа, исписанного на машинке. Это он, Остап Савчук, именно он, а не кто-то другой с такой же фамилией, бросил часть, друзей и позорно спасал свою жизнь. Это он, он был дезертиром Красной Армии.

Он чувствовал, как земля колеблется под его ногами. Перед остановившимися глазами замелькали черные мухи. Озноб и жар попеременно волнами проходили по телу. Он машинально отвечал одеревеневшими губами. Отвечал на все вопросы: «Да». Все было именно так, точь-в-точь так, как гласил исписанный на машинке лист. Ничего нельзя было отнять или добавить. Все так — только где во всем этом был он сам, Остап Савчук?

Он выслушал все, не дрогнув. По приговору военного трибунала — ну, конечно, это же был военный трибунал… Именно так и следует — перед всей частью, чтобы все видели, какой жалкий конец ожидает того, кто предает, кто бросает друзей перед лицом опасности. Он слушал приговор и думал: именно так, правильно, именно так и следует. Остап Савчук, из села Ивановки, двадцати двух лет, приговорен к расстрелу перед всей частью, которую он бросил, предал, позорно покинул в минуту опасности.

— Правильно, — говорил Остап Савчук тому, приговоренному военным трибуналом к расстрелу за дезертирство. Иначе и быть не могло.

Ему вспомнилось село Ивановка. Извилистая речушка, отливающая лазурью и голубизной меж зарослей кудрявых ив, шумящая дубрава, полная нежного воркованья диких голубей, садики возле хат, крашенных синькой. Выйдет из голубой хаты Олена, пробежит садом, перегнется через ивовый плетень. Засмеется звонким, веселым смехом. Ивановка — было ли еще где-нибудь на свете так хорошо, как в Ивановке? Такая вода, журчащая под ивами, такие зеленые луга, такие высокие подсолнухи, такие песни, раздающиеся далеко над дубравами…

— Увести! — раздался сухой приказ, и Остап послушно двинулся со своими конвоирами к выходу.

Да, то был город, который он знал. То был город, который он предал. Город, доверие которого обманул.

На улицах люди оборачивались, смотрели во все глаза на эту тройку: по сторонам двое вооруженных, а между ними он, Остап Савчук, дезертир Красной Армии. Ему подумалось, что среди уличной толпы может случиться и кто-нибудь из Ивановки. Поедет он на село, скажет матери: «Видели мы вашего Остапа, вели его двое, — дезертир ваш сын, Параня». Пойдет к отцу, скажет: «Вы ждете письма с фронта, не ждите, нечего ждать, Евдоким, — дезертир ваш сын, своими глазами видели, как вели его по Киеву, как двое со штыками его вели…»

Он шел, опустив голову. Звенели трамваи, во всех направлениях спешили люди. А ему казалось, что все глаза обращены на него, что по улицам раздается громкий шепот:

— Смотрите, дезертира ведут, Остапа Савчука из Ивановки…

— Не может быть! Сын старого Евдокима?

— Вот-вот, сын Евдокима… Отец в восемнадцатом году с немцами воевал, партизанами командовал, а сынок теперь бросил часть, бежал при одном слове «немцы»…

Остап чувствовал, как кровь заливает его лицо. Он все ниже опускал голову. Через день, два узнает вся Ивановка. Узнает и Олена. Конечно, узнает…

Ему стало легче, когда, наконец, оборвались городские улицы и под ногами почувствовалась пыль дороги. Тащились фургоны, стремительно проскакивали грузовые машины, на фронт двигались транспорты, с фронта возвращались машины. Вот и он тоже шел на фронт — под конвоем, он, дезертир Красной Армии.