Дежурные по стране

Так Россия в очередной раз пошла с молотка. Не пошла — полетела; за десять минут цена на шестую часть суши была сбита до семидесяти рублей. Радовало одно: если в 90-ых продажа страны осуществлялась без каких бы то ни было правил и закулисно, то в общежитии «Надежда» студенты придерживались строгого регламента торгов, определённого Волоколамовым, и хищного желания заполучить государство по дешёвке от народа не скрывали. У большинства ребят было приподнятое настроение (коктейль из возбуждения и весёлого озлобления после возлияний в ознаменование окончания сессии). Языки развязывались. Каждому хотелось, а главное имелось что сказать при опускании цены и России. Обстановка накалялась. Волоколамов ни на секунду не забывал о том, что перед началом торгов мат был возведён в ранг государственного языка, и горячо приветствовал нецензурную брань. Правда, к чести Леонида надо сказать, что авторов примитивно-пошлых реплик он безжалостно выключал из игры и апелляций не принимал; мат должен был не резать, а ласкать его чувствительное ухо.

Магуров и Женечкин с тоской смотрели на происходящее и непрестанно повторяли слово «измена».

Ваш скромный слуга, студент группы 99-2, присутствовавший в тот вечер на аукционе, со свойственным ему в студенческие годы легкомыслием высмеивал происходящее. Он тогда и не подозревал о том, что однажды возьмётся за перо и будет мучиться из-за того, что не может в полной мере передать обстановку, царившую в комнате. Поделом графоману. Пусть страдает, ведь есть за что, потому что он… Вам не кажется, что мы отвлеклись от нашего повествования? Поверьте на слово, что горе-романист не стоит того, чтобы долго на нём задерживаться.

Лучше поговорим о девчонках. Они-то как раз к немалой радости автора и огорчению Волоколамова площадные выражения в ход не пускали, но, правда, только потому, что участия в торгах не принимали. А вот если бы на аукцион выставлялся Генка Прокудин, — изменивший не какой-то там незнакомой и малоинтересной стране, а реальной и до боли родной Вальке Карамашевой из шестой группы, — то со всей ответственностью можно сказать, что мы бы ещё и не такое услышали. В общем, представительницы прекрасного пола воротили свои прелестные носики от презанимательных торгов; зато теперь, спустя годы, автор даже при всём желании не имеет права обвинить их в разбазаривании государства, которым с воодушевлением занималась сильная половина. Да, порой женская пассивность бывает лучше мужской активности.

Когда цена России понизилась до семидесяти рублей, Волоколамов пришёл в бешенство, так как увидел, что ещё никто не затронул главные государственные недостатки. Теперь Леонида устроили бы только драка.

— Что ты орёшь?! — напал Волоколамов на лопоухого парня. — Сам-то понял?! Прочисти локаторы и слушай сюда! Если один мент тебя на дороге обул, так ты думаешь, что я дам тебе право с целой страны цену сбивать?! Чё у нас, по-твоему, все менты такие?! Облом тебе, а не шестьдесят девять рублей за лот № 1! И всех предупреждаю, что свои эгоистические претензии оставляйте при себе, а то так и в минус можно уйти.

— Оборзел, оборзел, — загудел народ то ли в адрес Волоколамова, то ли в сторону ушастого парня.

— Олигархов, как собак нерезаных! Доволен?! Шестьдесят восемь рублей! — выкрикнул парень по прозвищу Шнырь.

— Не принимается! Как собак — это нас, а их — горстка, с гулькин хрен — понял?! — парировал Волоколамов. — Олигархи — это не проблема! Проблема — их сверхдоходы! Всех убить, всё отнять — это не по мне! Новое поколение политиков оставит им два-три процента от совокупной прибыли — и баста! Это во много раз больше, чем просто хлеб с маслом, так что все останутся довольны!.. Слабо работаем, слабо! Пятиминутный перерыв! После возобновления торгов мат использовать запрещается!

Смех стал переходить в глухой ропот. Запахло жареным. У многих глаза налились кровью.

Молотобойцев сжал кулаки, потому что почувствовал, что ситуация выходит из-под контроля.

Магуров и Женечкин демонстративно покинули торги.

Бочкарёв достал из-за уха побывавшую в употреблении жвачку, засунул её в рот и стал надувать и лопать пузыри. В его голове вновь всплыла гениальная, как ему казалось, фраза «Стихотворный яд, отравиться наизусть», с которой он пробудился, счастливо прожил день и намеревался заснуть.

Левандовский не переставал завидовать Волоколамову: «Мою роль взял, Лёня. В моём стиле работаешь. Я бы, конечно, играл по совсем другому сценарию, но теперь уже поздно. Ты — на трибуне, я — в народе. Доигрывай, раз взял с меня слово. Будь всё проклято. Перегораю».

Волоколамов вспотел. Он скинул пиджак, в два приёма избавился от серого галстука, глотнул воды из графина и расстегнул две верхние пуговицы рубашки, словно хотел сказать: «Стреляйте! Моя грудь открыта для пуль».

Частичное обнажение вырвало у девчонок томные вздохи.