Ди - Пи в Италии

Она из «бывших», и воспоминания о досоветской жизни в ней не угасли. Запад пробудил их с новой силой. Вернуться к очередям, к квартирной склоке, в чад примусов — нет сил. Пусть будет, что будет! Только не туда! Что угодно, но здесь!

Но и возможность самого мизерного «здесь» для нас крайне проблематична.

— Я чувствую себя в мышеловке, — шепчет жене Финик, — вот-вот крышка — хлоп! Тогда что?

— Будем прогрызать крышку, — возможно бодрее отвечаю я, но сам чувствую, что вру и им и себе.

— Тогда что?

Этого я еще не вижу, но готовую прихлопнуть нас крышку ощущаю всем существом.

5. Неутомимая бабушка Финика

— Какой он маленький!

Таковы были первые слова Финика при» виде собора Св. Марка.

Мы неожиданно выскочили на пьяццу Сан Марко после целого часа блужданий по узеньким кривым переулкам, возвращений назад, упершись в тупики или обрывки внезапно кончавшихся набережных. По своей планировке Венеция более азиатский город, чем Бухара или Самарканд, поэтому и представление о прямой линии у ее жителей несколько иное, чем у прочих людей.

— Sempre dritto (Все время прямо), — убеждает вас венецианец, показывая дорогу, но это dritto обязательно окажется рядом сложно запутанных петел.

Мы садимся на каменную скамью у колоннады и смотрим друг на друга.

Пьяцца С. Марко знакомая нам с детства по тысячам картин и картинок. Прекрасно! Каналы. Тоже очень хорошо. Палаццо Дожей. Еще лучше! Но куда же нам приткнуться для некоторого подобия вида на жительство?

Из мышеловки с портретами мудрейшего мы выскочили более, чем благополучно. Утром вытащили свой багаж на площадь и стали сигнализировать по международному коду всем проходящим военным авто. Одно из них реагировало на наши S.O.S. Остановилось. Финик побежала к шоферу с нашей англо-филькиной грамотой, тыкнула себя в грудь и сказала — Венеция.

Шофер тыкнул пальцем в радиатор и ответил:

— Местре, — и добавил, — Брента!

Спасибо вам, Александр Сергеевич Пушкин, что догадались в свое время написать указатель для счастливых потомков вашего «жестокого века».

— Адриатические волны!
— О Брента, вновь увижу-ль вас!..

Именно это воспоминание об этих строках и разъяснило мне направление новозеландской машины. Ничего другого ни о Местре, ни о Бренте я в жизни своей не слыхал. Но тут ликующе затряс головой и заорал:

— Местре! Местре! Олл райт! О'кэй! Вери уэлл! Хип, хип, хип, урра!

Молодец был шофер! Прекрасно меня понял. Вероятно, он хорошо говорил по-английски!

Так или иначе, но жена и Финик сидели в кабинке грузовика, а мы с сыном балансировали, держась за веревки, опутывающие целую гору груза.

Было немножко тряско, немножко пыльно, но зато сверху — чудеснейшая панорама. А главное — мы ехали и, следовательно, наслаждались.

— Avanti, signori, avanti!

Чья то из наших бабушек сильно нам ворожит, милый Финик! На свою я не надеюсь: до сих пор она не проявляла в этой области больших способностей. Вероятно, — ваша!

Да, эта бабушка работала по-стахановски. В разбитом Местре, где нас ссадили, мы оказались в непосредственной близости военного склада бензина и охранявших его солдат. Мы ждали приятных реплик:

— Проходи стороной! Стрелять буду! — как это полагается на милой родине, и растерянно хватались за свои тюки.

Вот и солдат к нам идет… Сейчас погонит… Подошел…

Черт его знает, что он говорит? Но, нам видно, не ругается. Наверх, над складом показывает… Хоть бы одно слово понять!

Отчаявшись обучить нас английскому языку, солдат забирает два чемодана и несет их по остаткам лестницы в помещение над бензином.

— Так мы же можем диверсию совершить! — с ужасом восклицаю я.

Но солдат иного мнения. Он уходит, потом возвращается с метлой и ворохом мягких, пушистых английских одеял. Снова уходит и вновь несет большую миску кофе и пол буханки белого пшеничного хлеба.

Жена разводит руками и с упоением хватается за метлу. Мы с сыном строим кровати из досок и кирпичей разбитых стен дома.

— Умный вы были человек, Александр Сергеевич, а вот этого не предугадали. Волны — что в них толку, и в Адриатике нам детей не крестить, а вот кофе, одеяла от случайного английского солдата, это, простите за архаизм, искра Божия в темной душе человеческой…

И мы ее увидели… В этом самом разбитом бомбами Местре.

Переночевав в надбензиновой развалке, мы с Фиником снова устремляемся на разведку. До Венеции семь километров, не так уж далеко, даже и для античных сандалий Финика. Казачьи тренчики держат их крепко.

Шли, кружили, ругались, отдыхали. И все таки добрались до колонн пьяццетто. Дальше куда?

Мимо нас какой-то итальянский факино везет ручную тележку с кладью. Он останавливается, вытирает лот с лысеющего лба и внимательно осматривает сандальи Финика.

— Залюбовался, лысый черт, — сердито бросает та подбирая ноги под скамью. — Нашел чем?

— Русские?! — радостно кричит факино. — Так я и думал! Откуда?

На этот вопрос технически трудно ответить. Зависит от того, с какого меридиана и года придется начать.

— Сами не знаем, — откровенно сознаюсь я.