Дьячок-колдун

— Чего мне опоминаться? Образумься ты. Кто говорил тебе о дружбе с дьяволом? Мы только похитрим немного, и то ненадолго, покамест обойдется дело, покамест оботрутся новые веники, которые, видишь, как чисто замели теперь. А там, поправившись, пожалуй, и перестанем. Ну, да ведь и молиться будем поусерднее, хоть всякий день петь по заутрене.

— Нет, Тихонович, я не согласен: грех тяжкой…

— Грех в орех, а спасенье наверх; все беру на себя. Ты только молчи да потакай мне. Раскаяться успеем и еще лучше угодим богу после.

— А как узнают прежде, чем мы оставим ремесло свое? Куда угодим мы?

— За то стою, что никто не проведает. Мы будем вести все дело тихо, крыто да шито.

Между тем соблазнитель поминутно подливал стаканчики, которые не успевали почти и опоражниваться.

— А зачем ты один не хочешь затеять колдовства?

— Одному не сподручно. Мне надо шнырить в народе, выведывать, указывать под рукою на тебя кому надо, рассказывать о твоем уменье, соблюдать, чтоб хоронилась тайна. Смотри, какая куча повалит к тебе со всякими гостинцами! Все барыши будем мы делить пополам, заживем не хуже служек и станем блины есть с маслом в обмачку.

— Да помилуй, Кирило Тихонович, — сказал полуубежденный дьячок, — ведь я не умею ворожить.

— Никакой ворожбы не надо, а только ловкость, сметка! Потому-то я и говорю тебе, что здесь греха нет. Ведь крестьяне давали нам прежде и теперь будут давать, хоть под другим видом. — Главное дело — мы скоро перестанем, лишь опериться б нам хоть немного да узнать, где раки теперь зимуют. — Ну, что молчишь, Григорий Дмитриевич, — али по рукам да за промысел?

— А миряне что об нас подумают?

— Чего думать мирянам? Олухи будут бояться, благодарить тебя. Я стану толковать им, коли хочешь, что ты до всего дошел наукою, без дьявольщины, что ты не колдун, а только знахарь, а подчас, где надо, и сам стану явно помогать тебе. Полно кобениться!

— Ин быть так, — сказал со вздохом дьячок, — на тебе руку, только бога — для не введи в напасть меня, грешного.

— Положись в том на кума. — Ладно; теперь слушай: от сего часа перестань выходить в народ, заприся, возьми угрюмый вид, походку, говори суровым голосом, ни с кем не знайся, чтоб к тебе доступа не было, а завтра я скажу тебе, как надо сделать первое дело.

Новые колдуны выпили еще по полстаканчику, оставшемуся в полштофе, поцеловались в укрепление нового своего союза и расстались. Мой дьячок сам не знал, что с ним сделалось, и еще меньше, что с ним сделается.

Между тем на другой день, лишь только занялась заря, как ни души еще не показывалось на улице, пономарь отправился на промысел, на двор к крестьянину Терентью, с намерением угнать его лошадей в потаенное место. Глядь — на его счастье бегут они сами со двора на водопой к реке. Мигом — долой он с себя веревку, которою был подпоясан, вскочил на одну лошадь, накинул петлю на другую и что есть духу по околице в поле и наконец в лес, так счастливо, что никто не увидал его из деревенских. Заехав в самую чащу, привязал он лошадей к дереву, надергал им травы, и домой. — На другой день поутру, как ни в чем не бывалый, является он к Терентью, будто просить четверть муки взаем. У Терентья весь дом в тревоге: муж кричит, бранится, жена плачет, дети прибитые по углам воют.

— Что такое?

— Чего, Тихонович, беда! Кони, что купил на ярмарке, к Миколе, здоровенные, рыжие, пропали.

— Как так? и следу нет?

— Никакого.

— Врешь!

— Вот те Христос! Мои рохли, чтоб вас пусто взяло, — перестаньте реветь, окаянные, — выпустили вчера поутру, рано поднял их лукавый, лошадей на водопой, а сами назад в избу; те и не воротились.

— Да ведь не в первой раз, — застонала из угла девчища, — они ходили одни на реку, отчего ж прежде такой беды не случалось?

— Молчи, я тебя проучу, полоротая!

— Везде ли хорошо искал ты их, Терентий, — не забежали ли они куда в сторону?

— Везде искал, и по лугу, и на поле, и около реки. Вот другой день бьюсь…

— Ты поворожил бы.

— Жена ходила к старухе Степановской, да ничего не узнала в толк: увел какой-то черный, в длинных волосах — вот тебе и только.

— Так я же научу тебя за твою ласку, кого спросить, — сказал пономарь, отведя его к стороне, — …нашего дьячка. Ведь он всю подноготную знает, да говорить не любит много.

— Что ты, Кирило Тихонович, неужли он знает?

— Да так-то знает, что чертям до слез. Молчи только, не моги сказывать никому об этом, отнеси ему крестовиков [5] десять — он дешево брать не любит — и припасай сена лошадям, которые теперь, чай, отощали. А мне покамест отвесь пудик мучки за благой совет.

Мужик тотчас насыпал ему без весу в мешок, проводил с поклоном со двора — потом в клеть, отпер сундук, развязал узлы, вынул десять крестовиков и к дьячку. — Прямо в ноги.

— Что, свет, тебе надо? — спросил хозяин, уже предупрежденный и наученный накануне ловким своим товарищем.

— Отец — помилуй, пусти души на покаяние.

— Что такое?

— У меня пропали кони. Скажи, где они?

— Да я почему знаю? Ах ты, сиволапый! Как смеешь ты меня спрашивать? Разве я заодно с ворами?