Дядя Джимми, индейцы и я

— Очень приятно, — сказал мой дядя и тоже представился.

— Извините, а не могли бы вы показать нам ваши документы? — спросил толстый. — Это чистая формальность.

— Конечно, — сказал Джимми и предъявил ему свои права. — А это мои индейцы, а вот этот парнишка влюблён. Мы здесь живём.

— Ах! Ну, тогда у меня гора свалилась с плеч! — сказал он. — Дело в том, что почтальон, который разносит газеты, забил среди ваших соседей тревогу: из вашего дома исходил подозрительный запах. А соседи позвонили нам и в полицию. Блюстители порядка только что уехали. Они чуть было не открыли стрельбу.

— Что ещё за подозрительный запах? — спросил я.

— Ну, в кухне, на первом этаже, — засмеялся толстый. — Там в раковине мы обнаружили добрых двадцать фунтов рыбы, кишевшей червями. Омерзительное зрелище, впредь, пожалуйста, не доводите дело до такого!

— Так точно! — сказал Джимми.

— Ну, нам пора, у нас дела, — сказал толстый и созвал своих ребят; они сели в свои кареты, и чёрная колонна двинулась прочь.

Бэбифейс скомандовал соседям:

— Ну-ка по домам! Всё снова в порядке!

Потом они с моим дядей пошли в сад, чтобы взглянуть, всё ли на месте. Крези Дог и Крези Хоре были живы и здоровы.

Мы с Чаком разгрузили «вольво». Был тёплый, медлительный вечер, сплошная скука, и мы решили разогнать её в «Бер дэнс».

Я снова вернулся к работе на стройке и старался, насколько это возможно, щадить себя. Я специализировался на облицовке плиткой и поэтому мог ограничиться работой только в ванных и кухнях, что позволило мне немного передохнуть от этой жуткой укладки паркета

Андрей снова терзал меня расспросами об Албании: в короткие перерывы на еду он интервьюировал меня, и я утолял его любопытство историями и анекдотами из Ротфлиса Через несколько месяцев, когда я снова прочно сидел в седле и хорошо укоренился в нашей бригаде, я сказал Андрею:

— Послушай-ка! Казак Шалопуто! Я знать ничего не знаю про Албанию! Никакой Албании нет, и я там никогда не был! Если тебе так интересно, пойди в бюро путешествий и возьми у них проспект — и всё узнаешь!

— Что? Так ты не албанец? — удивлённо спросил он.

— Я сам не знаю, кто я такой, и знать не хочу. Может, я вообще русский человек, как и ты!

— Как я? Хочешь меня надуть? — набычился он.

Он был настолько разочарован, что потом держался со мной так, будто на мне была шапка - невидимка.

Выпал первый снег, и Андрей снова начал со мной разговаривать.

— Тео, тебе нечего стыдиться своего происхождения, — заявил он. — Но если ты не хочешь об этом говорить — не говори. Я больше не буду тебя доставать. Вы, албанцы, слишком уж странные чудаки!

Письма от Джанис были для меня лучшим лекарством. Они помогали от болей в спине — и не только мне, но и моим коллегам, которым я всё раззвонил о моей подруге. В её письмах часто говорилось о том, что она не в ладах со своим отцом. Против этого я не возражал. Я писал Джанис, что она должна наконец покинуть монастырь Тони Русселя. Я каждый день ждал от неё писем, а потом перечитывал их по столько раз, что большинство пассажей знал наизусть. Кроме того, мы перезванивались, и от наших разговоров раскалялись провода. Дядя грозил мне, что из-за больших счетов он скоро откажется от телефона

Зимой 1992 года финансы моего дяди потерпели полный крах. (Кто бы мог подумать!) Судебный исполнитель описал всё его имущество — даже битый «вольво» пошёл с молотка — и насчитал, что он должен различным банкам тысячи долларов, в общей сложности больше двадцати тысяч; точную сумму Джимми не хотел мне называть, поскольку это был топ-секрет.

К его долгам причислялись главным образом непокрытые вычеты по кредитным картам — больше всего за крупные покупки в винном магазине, — рассрочка за жилой вагончик и автоущерб. От обеих его месячных зарплат — чеков от садово-уборочной фирмы и гонораров от Рихарда Гржибовского — после всех выплат по суду остались лишь смешные крохи.

В его комнате стояли теперь только расшатанные софа и кресло, сломанные шкафы и полки — всё это они вдвоём с Бэбифейсом притащили со свалки для крупных предметов.

Громадный телевизор Джимми — его роскошь и гордость — был заменён на прибор, по которому приходилось то и дело стучать кулаком, чтобы он вообще работал. Тем не менее у этого аппарата был пульт, и дядя уверял, что канадские телевизоры никогда не взрываются; польские или русские — те да, они постоянно взрываются, как это случилось однажды в Ротфлисе, когда его бывший школьный товарищ Пасиор ударил по своему «Нептуну» и из-за последовавшей затем детонации лишился руки.

— Этот балбес хотел посмотреть фильм про Сталинградскую битву! — рассказывал мне дядя.

Время от времени он перехватывал у Бэбифейса или у меня двадцатку на пиво, сидел на своей «новой» софе, из которой торчали пружины, и ругал на чём свет стоит капиталистов и правительство в Оттаве.