Дядя Лёша

Когда они двинулись к передку «скорпио» и к стоявшему поблизости Воронову, тот ощутил тяжелую дурнотную тоску. Экспертиза, госавтоинспекция, возмещение ущерба… Господи, на каком свете живем? Это вот и называется — влип по полной программе. Он услышал, как за спиной клацнула дверка «девятки», но оборачиваться не стал. Пассажиры уносили ноги.

Ну и пускай уносят.

Двое его оппонентов занялись рассматриванием утратившего товарный вид капота своего «скорпио», а третий, не глядя, шагнул прямо к Вадиму, и произнесенная им фраза в переводе на цензурный язык означала примерно следующее:

— Ща, крыса, платить будешь, в натуре, гнида позорная, все до нитки отдашь, новенькую тачку угробил!..

Это только в кино такая вот шантрапа узнает прославленного спортсмена и отваливает, предварительно извинившись. В жизни все проще. Вадим ничего не ответил, поскольку придумать достойный ответ было свыше его сил. И он уже знал внутренним чутьем, не имеющим отношения к разуму, — так оно все и будет, как говорит этот громила. И что интересно, по той же самой причине, по которой он остался кругом виноват в приснопамятном ресторанном сражении. Что можно доказать или объяснить существам, мыслящим по своим особым законам?.. Ты для них в любом случае не больше чем питательная среда. Подножный корм. А если вздумаешь рыпаться…

Страх. Унизительный физический страх. Примитивная боязнь насилия, убийственная для мужской гордости. Паскудненький внутренний голос, угодливо бормочущий: «А в самом деле, есть из-за чего связываться? Ну ее к черту, эту «девятку», и так в ремонт пора было отдавать. Убьют ведь, глазом не моргнувши, либо изувечат, больше потеряешь…»

— Ключи гони, говорю!.. — надвигаясь на Воронова, гаркнул вожак. — И ксиву, мать твою так, живо мне сюда!..

— Э, молодежь… — раздался за спиной вздрогнувшего Вадима еще один голос. — Что, совсем ушки уже заложило?

Двое, склонившиеся над передком «скорпио», вскинули головы, и дождевые капли побежали вниз по кожаным курткам. Пока вся команда, включая предводителя, силилась сообразить, какие еще, к едрене-фене, ушки и что такого важного они ими умудрились прохлопать, мимо Воронова проследовал его пассажир. Он вышел вперед не торопясь, чуть-чуть вразвалочку и даже не пряча руки в карманы, но Вадиму необъяснимым образом захотелось посторониться. А седой, не тратя времени даром, окинул опытным взглядом побитую физиономию «девятки» и совершенно спокойно — еле заметно растягивая слова, обратился к молодому жлобу:

— Шестьсот баксов прямо здесь наскребешь?

Ему, невысокому, полагалось бы попросту затеряться на фоне троих здоровенных шкафов, но этого почему-то не происходило. Да ведь он НЕ БОИТСЯ, осенило вдруг Воронова. Он их не боится, и в этом вся штука. А вот противоборствующая сторона явно задергалась, раздумывая, на кого это довелось нечаянным образом напороться. Если он не боится, значит, он… он… Блеклые, точно зола, глаза седого не мигая смотрели верзиле в грудь и были двумя дырами в весьма зловещую пустоту. Помедлив, водитель «скорпио» поднял ручищу, украшенную характерными мозолями каратиста, и его движение можно было с некоторой натяжкой расценить как примирительный жест:

— Это, блин… ты полегче на поворотах… Стрелку забьем?

В таких вот не поддающихся истолкованию незнакомцах людям свойственно видеть тех, кого они боятся. Одно слово, черт не нашего Бога. Свяжешься с ним, а он… Лучше уж сперва навести справки!

Дядя Леша между тем легко согласился:

— Забьем.

Разговор втекал в русло, привычное для братвы.

— Ну, значит, это самое… — Стриженый зачем-то посмотрел на часы. — Значит, в Апрашке возле…

— Нет, — ровным голосом перебил седой. — На Пулковском шоссе. Двадцать пятый километр, где перекресток и поле.

Вадим поймал себя на том, что в присутствии тощего невзрачного мужика начинает ощущать примерно то же, что и трое верзил. А именно не очень понятную, но вполне определенную жуть.

Предводитель троицы нервно оглянулся на своих корешей и, не удержавшись, спросил:

— А че тебе там, на Пулковском?..

Седой усмехнулся, показав ровные зубы, и усмешка вышла донельзя хищной, потому что глаза остались холодными. Он не обращал внимания на дождь, стекавший по скулам.

— А там земля мягкая, — ответил он коротко. Вряд ли требовалось объяснять, в чем состояла выгода мягкой земли. В мягкой земле легче выкопать глубокую яму. И спрятать в ней труп. Или даже целых три трупа. Верзила, ставший как будто поменьше ростом, снова посмотрел на часы:

— Ну, значит, это… в двенадцать…

— В двенадцать чего?

— Дня, блин…

— Какого тебе дня, блин? Не ясно, что ночи?

— Ну ладно, ты че, в натуре!.. — Стриженый поднял перед собой уже обе ладони. Перспектива встречи в глухой час в безлюдном месте со стремным типом его никак не прельщала. — Слушай, мужик, не в кайф мне с тобой под дождем тут базарить, разбежались при своих!

Дядя Леша и не подумал двигаться с места.

— Какое при своих? — поинтересовался он зловеще, глядя на помятый номерной знак «скорпио». — А шесть сотен на ремонт я что, рожу?