Дядя Лёша

Вадим едва сдерживал себя, чтобы не заехать врачу по физиономии — тогда ему не видать Кубка Кремля как своих ушей. Он только стиснул зубы и посмотрел на врача, который спокойно смотрел ему в глаза, и только где-то в их глубине играла едва заметная усмешка: а ловко я тебя, а?

— Так, — разом успокоившись, сказал Вадим, — Я говорил с Ник-Санычем. Он разрешил еще один тест на велоэргометре. Все должно быть в норме. Понятно?

— Ну, это не в наших силах, — развел руками врач. — Показания приборов — это объективность. Или ты хочешь, чтобы я проник в кабинет функциональной диагностики и велоэргометр подправил? Этого я сделать не могу.

— Чего ты хочешь? — тихо спросил Вадим, пристально глядя на Челентаныча и вкладывая в свой взгляд все презрение и ненависть, которые, казалось, отскакивали от круглой физиономии его собеседника, как теннисный мячик от стены.

— Сколько ты получаешь сейчас? Четыреста в месяц? Вот и принеси. Всего какая-то месячная получка… Тьфу и растереть. Ты же богатый и красивый, Ворон. Это тебе… фьюить!

— Хорошо, — мрачно ответил Вадим, снова делая усилие, чтобы сдержаться. — Через два дня я прохожу тест, после этого получаю деньги и отдаю. Идет?

— Нет, — сокрушенно покачал головой врач. — Так не получится. Ты пройдешь тест, попадешь на Кубок, дай Бог, выиграешь… и забудешь про Павла Адриановича. Что ты там потом получишь, это прекрасно. Но мне, — он сделал паузу и посмотрел Вадиму в глаза, отчего ему пришлось задрать голову, поскольку Ворон был выше него почти на целую голову, — ты должен не потом, а сейчас. Завтра, в крайнем случае — послезавтра.

Вадим не сказал больше ни слова, а только повернулся и вышел.

— У ног ее — две черные пантеры
С отливом металлическим на шкуре.
Взлетев от роз таинственной пещеры,
Ее фламинго плавает в лазури,
Я не смотрю на мир бегущих линий,
Мои мечты лишь вечному покорны.
Пускай…

— Да ты совсем не слышишь меня! Вадим, что с тобой! — Кристина отбежала на несколько шагов вперед и повернулась к Вадиму, загораживая ему дорогу. — Ну что ты сегодня такой мрачный? Тебе не нравятся стихи?

Вадим посмотрел на улыбающееся, веселое лицо Кристины, и на миг даже мелькнула мысль — взять и рассказать ей все. Про Челентаныча, про то, что в тот день он ее не спас, а сбил и чуть не бросил на дороге, про то, что он совсем запутался и ему срочно, очень срочно нужно найти большую сумму денег. Он смотрел в счастливые зеленые глаза и понял, что не может.

Неспособность признаться в собственной слабости — тоже слабость. Ну так что ж?

Он мрачно усмехнулся и сказал:

— Давай помолчим.

Он чопорно взял Кристину за руку, и они пошли дальше. Вадим молчал, и Кристина боялась нарушить молчание.

Она любила его. И он был не только прекрасным, но и романтическим, даже таинственным. Она не понимала его до конца. И боялась спрашивать. Потому что в тех редких случаях, когда она осмеливалась спросить его о чем-то личном, Вадим с улыбкой смотрел на нее и отвечал только: «До чего же женщины любопытны!»

Кристине казалось, что за всем этим скрываются какие-то неведомые ей глубины. Он был не такой, как все остальные, существо из другого теста.

Бывало и по-иному. Когда они вместе лежали, обнявшись, он бывал близким, родным, теплым. Но потом отдалялся и становился чужим, как будто душа его витала где-то в совершенно иных сферах. Вот и сейчас он закрылся от нее — и сколько она ни старалась, ей не удавалось пробиться через глухую завесу, которую он воздвиг вокруг себя.

— А у нас сегодня на истории искусств говорили о Рафаэле. Представляешь себе, оказывается, Сикстинскую мадонну он писал с содержанки, которая тянула из всех деньги и вообще была отнюдь не ангел.

— Ох уж эти искусствоведы! — насмешливо ответил Вадим. — Все бы им покопаться в грязном белье. Терпеть не могу. Это, в конце концов, личное дело художника, что и с кого он пишет. Его частная жизнь. Я помню однажды знакомые матери обсуждали отношения Рембрандта с Саскией. Четыреста лет, как этих людей нет и в помине! Но их личная жизнь до сих пор кого-то волнует! Не дай Бог стать знаменитым, тоже будут докапываться, когда, и где, и с кем. Лучше уж помереть простым смертным.

— Но ты же уже знаменитый, — засмеялась Кристина. — Сколько раз тебя узнавали на улице! Знаешь, я так горжусь тобой!

— Нечем гордиться. Обычный человек, такой же, как и все, — сурово ответил Вадим.

Он рисовался. Ему тоже было приятно, что его узнают.

— Но ведь они не знают того, что знаю я! — говорила Кристина, и глаза ее горели. — Они знают только, что ты классный теннисист, а я еще знаю, какой ты благородный, какой сильный. Если что-то случается, вдруг приходишь ты и все становится хорошо. Я рядом с тобой ничего не боюсь. Вот бабушка заболела, а теперь поправляется. Ты приходишь, и как будто солнце взошло… Я, наверно, очень бессвязно говорю. А Лида…

— Ой, только не про Лиду.

Когда они подошли к Гостиному двору, Вадим сказал: