Дядя Ник и варьете

Филлис Робинсон не стоила бы большого внимания, если бы это было ее единственным появлением в нашей поездке; но поскольку ей предстоит еще один выход, на сей раз в более важной роли, я, очевидно, должен о ней рассказать. Ей было восемнадцать лет, из коих последние пять она до умопомрачения обожала Лили и поклонялась ей. Теперь, при некоторой помощи, она сделала свой собственный номер, откровенное подражание ее номеру, — Филлис иногда даже называли ланкаширской Лили Фэррис, — и после нескольких местных ангажементов надеялась получить контракт у манчестерского агента, который поговаривал о летнем сезоне в одном из блэкпульских театров на набережной. К Лили она относилась, как я к Тёрнеру, Гёртину и Котмену, но мои кумиры были мертвы, а ее Лили находилась рядом, в той же комнате. Она все время расхваливала мне Лили, смотрела на нее с обожанием, надеясь получить в ответ улыбку или просто взгляд. Она была невинна, как только что снесенное яйцо, хороша собой и невероятно глупа. Когда я отошел за новой порцией закуски и выпивки и, вернувшись, обнаружил, что кресло занято Альфредом, уставшим от оказания помощи, то почувствовал не раздражение, а облегчение. Теперь Филлис и Альфред среди камышей могли дуэтом петь дифирамбы Лили.

Увидев, что я покидаю угол, Лили подозвала меня и представила такой высокой и худой даме, каких я никогда не видел. Это была леди Чернок, как Лили потом объяснила, вдова богатого текстильного фабриканта. У нее были широкие скулы, поблескивавшие над впадинами щек, а рот свело так, точно она жевала лимон; правда, смеясь, она широко его раскрывала, обнажая крупные желтые зубы. Одета она была очень элегантно и походила на участницу какого-нибудь французского декадентско-аристократического кружка, но говорила с ужасающим ланкаширским акцентом, а умом едва ли превосходила Филлис Робинсон. Пока мы беседовали с ней, Лили встала впереди меня, почти вплотную, заложила руку за спину и принялась ощупывать меня и щекотать, после чего я сказал, что нам с Сисси пора идти.

— У меня чертовски большой дом, с которым я не знаю, что делать, — сказала леди Чернок на прощанье. — Лили его знает, не правда ли, моя прелесть? Скажите ей, чтобы она привезла вас как-нибудь на уик-энд.

Сисси давно уже не терпелось уйти. Она была по горло сыта господами средних лет и Мергеном. Погода стояла хорошая, и мы решили вернуться в отель пешком. Она захмелела и потому всю дорогу держала меня под руку и прижималась.

— Я бы не пошла, но подумала, может, это меня развеселит. Но нет, какое с ними веселье. Я такая несчастная, Дик, милый. Ты скажешь, я всегда это говорю, — но тут совсем другое. Во-первых, это странное чувство. Оно у меня с самого начала поездки. Я надеялась, что с нами будут какие-нибудь славные, симпатичные люди и хотя бы одна-две женщины, с которыми можно будет поболтать, но их нет. Эта мисс Даффилд, что присматривает за собачками, — правда, чудные? — она еще туда-сюда, но какая-то точно неживая, измученная и до смерти боится не то своего братца, не то еще чего-то. А от Лили Фэррис и этого Мергена у меня мурашки начинают бегать. Дик, обещай мне, что не будешь с ними водиться. Ведь Ник их тоже не любит, ты знаешь.

— Не могу сказать, что они мне нравятся, Сисси. Но если я позволю дяде Нику решать за себя, мне не часто придется бывать в компаниях.

— Он смеется, когда я говорю ему про это свое странное чувство. А сам, с тех пор как мы в Ливерпуле, все больше сердится и раздражается — и не из-за дел и публики, тут все в порядке.

— У него не выходит трюк с двумя карликами…

— Вот и это еще. И с одним-то карликом не знаешь, как управиться, — Барни все время пристает; я ему тут надавала пощечин, когда мы остались вдвоем в темноте, — а что ж начнется, когда их будет двое?

— Может, будет и лучше, Сисси. Есть ведь карлики серьезные и умные; мы видели одного такого в Лондоне…

— Осторожно, Дик. — Она крепче уцепилась за меня. Вокруг нас, покачиваясь и горланя, толкались пьяные; некоторые распевали песни Лили и Мергена. Правда, виднелись и полицейские исполинского роста. Но все равно зевать по сторонам не приходилось. Тени оживали неожиданно и угрожающе.

— Как ты думаешь, Дик, он не завел в Лондоне другую женщину? — спросила она.

— Если и завел, то ничего мне об этом не говорил. Да он и не скажет. Но мне кажется, что нет.

— А я вижу, что я ему совсем не нужна — только для номера. Правда, он и теперь говорит; «Пошли, девочка!» — может, и сегодня скажет. Но что с того? Любая сойдет — кроме того фонарного столба, с которым ты разговаривал у Лили. Тут он, я думаю, спасует. — Она хихикнула, потом снова стала серьезной. — Не связывайся с Лили Фэррис, как с Джули Блейн. Она сучка еще почище той, держу пари. А как там милая малютка Нэнси Эллис — ты ничего не знаешь?

— Нет, Сисси. Я ей писал, но она не ответила.