Дядя Ник и варьете

Не знаю, чем занималась всю неделю престонская полиция, — может быть, они там ждали приезда инспектора Крабба, который должен был вести это дело, — знаю только, что ни одного полицейского я и в глаза не видел. Знаю также, что для всего состава нашей маленькой группы Гэнги Дана неделя оказалась тяжкой. И вовсе не потому, что мы плохо выступали. Номер был хорошо отработан, и принимали нас тепло. Но Сэма, Бена и Барни вдруг словно подменили: от их дружбы не осталось и следа. На смену ей пришла какая-то необъяснимая раздражительность, они мгновенно вскипали от первого резкого слова. Да я и сам, вероятно, был не лучше. Я все еще не терял надежды получить письмо от Нэнси, хотя убеждал себя, что ничего не жду и что с этой девушкой давно покончено. Кроме того, меня, как и остальных членов труппы (не считая убийцы и дяди Ника, который пожимал плечами и наотрез отказывался обсуждать случившееся), неотступно преследовала мысль об убийстве, и я украдкой приглядывался ко всем, встречая в ответ такие же косые взгляды, — и все гадал, кто бы это мог быть, кто же мог задушить бедняжку Нони.

А тут еще дядя Ник, с которым мы жили в одной берлоге, невзирая на успех, стал очень сух и неразговорчив. Он не признался бы в этом под пыткой, но без Сисси ему было тоскливо. Пусть он был невнимателен и даже груб с ней, однако теперь, когда она ушла, ему ее очень не хватало. И не только в постели, — в желающих занять ее место недостатка не было. Мне кажется, ему главным образом не хватало ее женского участия и постоянного восхищения его особой. Рядом с ней, наивной простушкой, он чувствовал себя таким мудрым и многоопытным. А Дорис Тингли, которая заняла место Сисси в номере, — но не в постели, — была женщиной совсем иного склада.

Дорис работала с дядей Ником года два или три, а потом вышла замуж за Арчи Тингли. Вернуться она согласилась из-за того, что Арчи вечно менял работу или был не у дел и денег не хватало. Как ни обидно, но должен признаться, что она была куда лучше Сисси — умней, сильней, надежней, словом, профессионально намного выше. Дорис была женщина лет тридцати, прямая, мускулистая, с черными волосами и горящими яростью синими глазами. А уж злющая — в жизни таких не встречал. Она всегда злилась. Арчи с его обаянием, может, и удавалось на миг размягчить ее лаской, но я этого и вообразить не мог. Она была преданной женой, только на какой-то свой, бешеный лад, словно замужество было последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. Работала она на совесть, точно и быстро, но с нами, своими партнерами, вела себя так, будто мы ее каждую минуту оскорбляем. Это было все равно что работать с тигрицей. Сэма, Бена и Барни она совсем запугала, и даже дядя Ник обращался с ней с величайшей осторожностью. Я, как самый молодой, был в ее глазах молокососом и тихоней — может быть, поэтому она держалась со мной мягче и дружелюбнее. Но всегда была начеку, готовая мгновенно мобилизовать все силы против любого, кто осмелится к ней пристать; правда, в то время так не говорили, и она употребляла выражение: «грязные штучки». А так как меня она считала молодым и слишком робким для откровенно «грязных штучек», то чувствовала себя со мной спокойнее. По предложению дяди Ника она сходила со мной на репетицию, чтобы послушать новую музыку для номера, и когда репетиция закончилась, я на радостях пригласил ее выпить стаканчик.

— За чей счет? — последовал резкий вопрос.

— М-м… Плачу я, миссис Тингли.

Какая я тебе, к черту, миссис?! Вот глупости! Ты, — как тебя там? — Ричард? Дик, стало быть, а я Дорис. Но это вовсе не значит, что я стану швырять на тебя деньги в ваших дурацких артистических барах. Все эти фотографии с надписями очень сомнительны. И сомнительно, что все звезды ходят у хозяина в дружках. Можешь заказать мне виски с содовой, только не воображай, что я буду с тобой пьянствовать и шляться по кабакам. Я здесь, чтобы копить деньги, а не тратить. Вчера вечером мне удалось сбить цену на свою берлогу, и теперь я плачу девятнадцать монет за все про все — за постель, приличный завтрак, горячий ужин. Если бы я не так устала, то выторговала бы и семнадцать!

Мы устроились в уголке неизменного соседнего бара, и тут вдруг Дорис спросила, как мне показалось, на весь зал:

— А что это за история с убийством? Я спрашивала Ника, но он не желает об этом говорить. Может, он сам и убил? — Она уставилась на меня горящими синими глазами. — Ну-ка давай, выкладывай!

Я рассказал ей о Нони и о том, что произошло.

— А теперь мы ждем инспектора Крабба, который будет вести расследование.

— А меня он не впутает, как ты думаешь? Не удивлюсь, если убийца — один из тех, кого я видела утром. Двое-трое из них — типичные сексуальные маньяки. Только со мной их грязные штучки не пройдут. Пусть посмеют хоть пальцем тронуть. Я тут недавно, — где ж это было? В Сазерленде, кажется, — двинула одного прямо… Ну, словом, в самое чувствительное место. И я тебе так скажу: в варьете полным-полно всякой швали, которая получает в десять раз больше, чем заслуживает.