Дядя приехал

Дядя оправдывался, глуховато смеялся и распаковывал сверток:

— Это вот Сереге передайте.

— Что вы, Григорий Иванович, сколько денег-то перевели!

Сережа глянул в щелку. Это был костюм.

— Взял наугад. У соседа мальчишка — однолетка, так вот по нему и ориентир держал. На всякий случай номером больше взял — велик окажется, так подрастет…

— Сережа, где ты? — закричала мать. — Иди дядю благодари!..

Сережа, красный от смущения, в каком-то угаре примерял костюм, потом вторично мерил его, когда пришел отец. Но костюм не радовал: мальчик видел перед собой седую голову на худой, морщинистой шее, грустные дряблые мешочки под запавшими острыми глазами, из-под воротника торчали смуглые ключицы на впалой груди. Неужели это дядя Гриша?

— Побелел, побелел, старина, — говорил отец, наливая брату стопочку, когда все сидели за ужином. — Годы, значит, берут свое. А ведь не такой ты уж старый. Я на пять лет моложе, а против тебя молодец.

Дядя Гриша перенес недавно какую-то болезнь сердца, восемь месяцев лежал и водки старался не пить, зато папиросы курил одну за другой.

Старшие смеялись, вспоминали каких-то родственников, о которых Сережа даже не слыхал, расспрашивали друг друга, а Сережа в это время, уткнувшись носом в холодное стекло, смотрел, как дождевые струи косо стегают по окну. По уговору, он должен был сообщить друзьям о приезде дяди, но не сделал этого: почему-то раздумал.

Потом Сережа пил со всеми чай и, размешивая в стакане сахар, искоса поглядывал на дядю и делал вид, что внимательно слушает его. На самом же деле он его не слушал, потому что дядя рассказывал не о войне, а о каком-то «малограмотном» проекте Дома культуры, который ему поручили строить. Сережа маленькими глотками тянул чай, а дядя говорил, что пойдет к управляющему трестом, а если нужно — доберется и до министра, и широкой ладонью рассекал воздух.

На тыльной стороне дядиной ладони белел косой шрам с чуть заметными следами некогда сшивавших его ниток, но Сережа долго не решался спросить о нем.

— Дядя Гриша, — спросил Сережа, когда все кончили пить чай, — а это вас шашкой рубанули?

Мать с отцом переглянулись, а дядя, отведя рукой синие волокна дыма, негромко сказал:

— Да нет, это балкой рассекло…

Сережа из вежливости посидел за столом еще немного, а потом бочком, незаметно вышел в спальню — пора было спать.

…Уже все улеглись, и в квартире погас свет. В ночной тишине громко стучал будильник, из-за стены слабо доносились всхрапывание и кашель дяди, а Сережа все еще не смыкал глаз. Было ясно одно: лазить в альбом больше незачем.

Бурая донецкая степь с разбитыми передками пушек и желтыми гильзами, втоптанными в дорожную грязь, по-прежнему оглашалась топотом копыт — это мчалась Первая Конная под алыми знаменами, — боевое пенье трубачей разносилось по степи, но среди кавалеристов не было уже русоволосого парня на белоногом стремительном коне, с клинком в руке…

Громко стучал будильник, из-за стенки доносилось — слабое всхрапывание. Сна не было. В окнах уже серело.

Сережа слез с кровати и осторожно подошел к комнатке, где на диване спал дядя. Дверь была полуоткрыта, и из нее тянуло запахом табака. Видно, перед сном дядя курил.

Сережа постоял у двери, вслушиваясь в прокуренное дыхание дяди, и на носках вошел в комнату.

Дядя спал, положив одну руку под щеку. И было в этой позе что-то беспомощно-жалкое, детское. Другая рука, сухощавая и длинная, с худыми бледными пальцами, вытянулась по байковому одеялу. Сквозь окна проникал тусклый свет осеннего рассвета, и в этом сумрачном свете лицо дяди, еще более старое и утомленное, казалось неживым. И только дыхание, редкое и прерывистое, подтверждало, что он жив.

Сережа долго стоял, вглядываясь в лицо старого человека — его дяди. Дядя спал неспокойно: пальцы откинутой руки время от времени шевелились, щека вздрагивала, а иногда он негромко покашливал и стонал во сне.

Странно! Когда-то это был молодой и крепкий парень, с одного маха разрубал беляка от плеча до пояса. Может, и до сих пор помнит Буденный тот день, когда перед строем конников вручал ему именное оружие…

Да, это был его дядя, только на сорок лет моложе.

Сережа принес со своей кровати одеяло, тихонько прошел опять в дядину комнату и устроился в большом глубоком кресле. Он закутался в одеяло и долго смотрел на дядю.

Громко стучали часы. Окна еще больше посерели.

Не верилось, что и он, Сережа, тоже когда-нибудь станет старым, больным и покроется морщинами и так же будет кашлять и стонать во сне. Просто трудно поверить этому, а ведь когда-нибудь, наверно, это будет. Не вечно же оставаться ему мальчиком. И хорошо, если, прежде чем постареть, он совершит хоть один подвиг и будет хоть раз ранен и тоже получит награду за беззаветную храбрость. Сережа еще никогда в жизни не совершал подвига и не получал награды.

Так он думал, думал и сам не заметил, как уснул.