Дядюшка Наполеон (пер. Н.Кондырева, А.Михалев)

– Ей-богу, зачем мне врать?! Лавка его закрыта. Подрался он, его в полицию увели… То есть, как дело было: ученик пекаря сказал своему хозяину, что, мол, господин Асадолла-мирза сидит в доме у Ширали… а пекарь над Ширали какую-то насмешку состроил. Тогда Ширали бараньей ногой заехал пекарю по голове. Пекарь без чувств и упади!… Известное дело, в больницу его увезли, а потом на базар пришли полицейские и увели Ширали.

Раздались крики:

– В полицию?…

– Что?! Ширали забрали?

– Сколько ж его продержат?

Когда шум поутих, Дустали-хан, до которого вдруг дошла истинная суть происшедшего, растерянно забормотал:

– Но… но… Если Ширали посадят в тюрьму… тогда… А если его там продержат двадцать дней… а если шесть месяцев? – И, повернувшись к дядюшке, возопил: – Ага! Думайте же, думайте!… Потом позору не оберемся!

Дядюшка в свою очередь закричал:

– Что случилось-то? Чего орешь? С чего это вдруг так переживаешь за Ширали?

Но новая перепалка не успела разгореться, потому что в залу вошла Азиз ос-Салтане. Позже выяснилось, что до этого она успела сходить в уголовную полицию, дабы окончательно закрыть дело, возбужденное по ее жалобе.

Увидев жену, Дустали-хан подбежал к ней и взволнованно сообщил:

– Слышала? Ширали в полицию забрали!

– Лучше б его вместе с мясом его вонючим Азраил забрал!

Дустали-хан схватил её за локоть и с еще большим волнением сказал:

– Но ведь этот развратник бесстыжий как раз в доме Ширали спрятался!… У, князь паршивый, наглая рожа!…

Азиз ос-Салтане не без кокетства засмеялась:

– Ох уж мне этот Асадолла! Чего только не выдумает!

Но внезапно ее словно пронзило молнией. Улыбка увяла у нее на губах, глаза уставились в одну точку. Она заскрежетала зубами:

– Что?… Асадолла… А та… та… та распутная бабенка тоже там?

Все молчали, глядя на вытянувшееся лицо Азиз ос-Салтане. Дустали-хан тоже молчал. От злости у него тряслась верхняя губа и ходили ходуном густые длинные усы. Наконец он сквозь стиснутые зубы процедил:

– Покойный Рокнаддин-мирза, выродив под старость такого сыночка, тоже честь семьи опозорил!… Нашел с кем путаться – с дочкой своего садовника!

Шамсали-мирза нахмурился и резко оборвал его:

– Господин Дустали-хан, прошу вас оставить мертвых в покое!

Дустали-хан ответил ему еще резче:

– Мертвых господь упокоил! А вот живым от них только хлопоты!… Если б у вашего отца при виде любой юбки штаны не сваливались и если б он не оставил после себя этого ублюдка Асадоллу, думаете, наступил бы конец света?! Если б не родил он этого волка похотливого на погибель честным женщинам и девушкам, думаете, настал бы день Страшного суда?!

– Я думаю, господин Дустали-хан, не вам говорить, у кого и когда штаны сваливаются! Может быть, ханум Азиз ос-Салтане по мою душу кухонный нож с собой в постель принесла?

Но Дустали-хан, от злости забыв и о присутствии жены, и о происшествии, приключившемся в день оплакивания Мослема ибн Хакиля, не слушая Шамсали-мирзу, завопил:

– Не смейте выгораживать этого бандита, этого бесчестного соблазнителя! Он вам брат, ну и что из этого?! Бандит он! Людей чести лишает! Да, ага, его сиятельство князь Асадолла-мирза – бандит!

Целиком ушедшая в собственные мысли Азиз ос-Салтане словно и не слышала всю эту перебранку. Но едва прозвучало имя Асадолла-мирзы, она немедленно пришла в себя и страшным голосом завизжала:

– Дустали, заткнись! Дай бог, чтоб ты ему в подметки годился! Дай бог, чтоб все бандиты такими были! – Потом, словно разговаривая сама с собой, пробормотала: – Не иначе, эта потаскушка задурила голову бедному мальчику! – И, повернувшись к дядюшке Наполеону, крикнула: – Что же вы сидите сложа руки?! Уважаемого человека из благородной семьи насильно заперли в доме безродного мясника, а вам хоть бы что?! А если эта тварь бессовестная что-нибудь ему подсыплет, тогда как?

Дядюшка мягко сказал:

– Ханум, успокойтесь. Я только что ходил домой к Ширали и разговаривал через ворота с Асадоллой. Он ко мне так и не вышел. Сколько я ни просил его, сколько ни умолял – и с места не сдвинулся.

– Почему? А что он вам говорил?

– Бог его знает… Нес какую-то околесицу. Говорил, что боится Дустали и от страха не может выйти, но…

– Боится Дустали?! Да кто такой этот паршивец Дустали, чтобы поднять руку на сына моего покойного дяди!… Я сама должна за ним пойти… Да, я просто обязана за ним пойти, потому что эта стерва расфуфыренная околдует его, она это умеет!… Небось уже и околдовала! Не такой он человек, чтобы там без причины оставаться.

Дядюшка Наполеон сказал:

– Ханум, по-моему, он сам не прочь, чтобы его околдо…

– Слишком много вы языком болтаете! – прервала его Азиз ос-Салтане. – А тем временем, может, с ним несчастье какое стрясется!…

Маш-Касем нашел удобный повод, чтобы вмешаться:

– Ханум правильно говорит… Когда господин Асадолла-мирза с нами из-за ворот разговаривал, голос у него дрожал, точно у ребенка малого. Очень ему плохо было. Прямо будто корью заболел. Голос у него из горла не шел, все равно как будто в пасти у льва побывал.

Азиз ос-Салтане ударила себя по голове: