Дядька (СИ)

Женщины работали, сосредоточенно уткнувшись носами в землю. Только две из них, на крайних полосах, негромко переговаривались:

— Да нешто это жито? Это ж слезы, а не жито! Низкое да жидкое, поди, и серпа-то не дождется, само поляжет, сомлеет…

— Ясно, сомлеет! А с чего ему и хорошим-то быть: на таких-то песках!..

Леська поморщилась: ох уж эти двое! Все им неймется, все ищут, что бы охаять! А поглядишь: рожь как рожь, не хуже, чем всегда родится. Найдутся же люди, которым всегда все не так!

На опоздавших никто и внимания не обратил. Они молча разошлись по своим полосам, кивнув друг другу на прощание.

Леська стояла босиком на меже, на серой пересохшей земле, которая, сбиваясь мелкими комочками, застревала между пальцами, а сама глядела, как золотой дугой вспыхивал на солнце Тэклин серп. По обычаю, как лучшая в семье жница, первые горсти нового жита Тэкля срезала одна. Внучка с гордостью любовалась ее ладной работой, ловкими руками, заголенными выше локтя, ярким огнем серпа, мелькавшего, словно молния.

Иногда Леська с тревогой бросала взгляды на Янкину полосу. Через чужие головы и колыхание жита она видела лишь его русый затылок да падающие под серпом колосья. Янкины слова о том, что в поле ему может стать худо, не выходили у нее из головы, грудь теснило от недобрых предчувствий: вот сейчас вот сейчас захрипит, хватаясь руками за грудь, повалится на межу, смяв своей тяжестью жито… Но это бы еще полбеды; хуже, если на острый, страшный серп напорется…

Чуть не вскрикнув от ужаса, бросилась на его полосу. Нет, ничего, вроде бы все в порядке. Жнет медленно, не очень умело, ползет по полосе почти на коленях, но как будто не хрипит, не задыхается…

На всякий случай все же спросила:

— Ну как ты, Ясю?

Он повернул голову; на землисто-темном лице блестят мелким бисером капельки пота, губы пересохли, потрескались. Но кивнул ей весело, дружелюбно.

— Пока вроде ничего! — ответил он.

— Ну так я побегу к бабке, она уж вон первый сноп собирает!

Добежать не успела: над нивой пронесся громкий окрик:

— Алена! Ну где ты там запропастилась?

— Я здесь, бегу уже! — крикнула она в ответ. — Я только тут отошла — Яся проведать.

— Не засохнет без тебя твой Ясь! Давай лучше перевясло мне крути, сноп нечем вязать. Ох, одно горе мне с тобой горькое!

Сноп перевязали, плотно поставили на жнивье. Леська подобрала два василька, заткнула их за перевясло.

— Хорош получился, правда?

На соседней полосе подняла круглое щекастое лицо молодка Катерина. Сперва вылупила круглые глаза, потом вызывающе и по-бабьи соблазнительно запрокинула голову и сочно захохотала.:

— Ой, бабоньки, вы гляньте! Мы уж чуть не полнивы сжали, а они еще только зажин делают! Ха-ха-ха! Ой, сони вы, засони, еле руками шевелят…

Леська с досадой отвернулась; она подозревала, что Катерина говорит все это исключительно из зависти к Тэкле, которая уже много лет была одной из лучших на селе жниц, а молодке везде и всюду хотелось быть первой.

— Каська, уймись! — сурово приказал Тэкля.

Но Катерина продолжала хохотать, потряхивая крупными, как маленькие дыни, грудями, и старая жница махнула рукой:

— Ладно, ну ее, толстомясую! Алеся, иди-ка ты на тот конец. Да гляди, жни под корень, чтобы солома зря не пропадала: скотину-то зимой чем кормить?

Леська побежала на другой край полосы. По дороге бросила все еще хохочущей Катерине:

— Смейся, смейся! Пока ты гогочешь, мы три снопа увяжем.

Ну, как будто замолчала, прищемили ее наконец. Как сразу стало тихо: слышен лишь свист серпов, да изредка кто-нибудь охнет, расправляя затекшую поясницу.

Жнется легко, почти без усилия; спасибо Савосе, хорошо серп наточил! Платок вот только неудобно сполз, закрыв полщеки. Движением головы она попыталась сдвинуть его на место. Нет, ничего хорошего, только волосы зря разлохматила. Вот ведь наказанье с этими платками, и кто только их такими выдумал!

Рядом опять заворчали те две балаболки, зажужжали осенними мухами:

— Ох ты господи! Смотреть не на что! Да и то сказать: на такой-то землице нешто чего путное вырастет! Это ж не землица, а слезы сплошные…

— И не говори! — вторила другая. — И чем только оброк платить станем? Весной, поди, снова будем на одной бульбе сидеть.

Леське в конце концов надоела эта невеселая воркотня.

— Тетки, что стонете? — подняла она голову. — Жито как жито, совсем даже и не плохое.

Лучше бы она промолчала!

— У вас сколько ртов? — сверлит ее глазами одна из теток. — Четыре? Ну а у меня — девять, вот и помалкивай!

Леська опять погрузилась в работу; снова мерно и коротко засвистел серп: ж-жик, ж-жик!

Солнце припекает. На вышитый рукав присел крупный зеленоглазый слепень. Хорошо бы его прихлопнуть, да он, верно, крови насосался, жаль рукав пачкать.

А колосья все падают, падают, и конца-края им нет!

Проходит бесконечно долгое время, пока с того конца раздается Тэклин голос:

— Лесю, кончай, иди полдничать.

Леська замешкалась, увязывая последний сноп, а бабушка кличет снова:

— Кончай, кончай работу, нельзя в полдень жать. Полудница накажет.