Дядька (СИ)

Случилось это незадолго до Янкиного возвращения из солдатчины. Дело в том, что все Леськины подружки-ровесницы, а иные даже и младше ее, уже носили цветные бусы — и красные, и белые, и пестрые, деревянные да костяные, а у иных были даже настоящие кораллы и янтари, о которых Леська давно и безнадежно мечтала: и прозрачные, и дымчато-матовые, и белесые, что липовый мед, и темные, будто гречишный, в разводах да прожилочках… А Леське не то что янтарей — простых деревянных и то не давали. Все прикрасы, что остались от матери, да кое-что от теток (те, как вышли замуж, почти все уборы забрали с собой), Тэкля далеко и надежно спрятала.

Горюнец понимал, почему Тэкля не торопится ее наряжать. Девочка росла быстро, и уже не было сомнений, что совсем скоро она оформится в настоящую красавицу. Эта будущая, еще не созревшая красота сквозила в каждом ее движении, в каждом наклоне головы, а тонкие безупречные дуги бровей и карие туманные очи были несказанно, притягательно хороши уже теперь. Ко всему прочему, в ней еще и бродила неспокойная хохляцкая кровь, и Тэкля не на шутку опасалась, что женщина проснется в ней раньше, нежели девчонка наберется ума.

А Леське меж тем стало совсем невмоготу ходить такой серой птахой среди принаряженных подруг, и стала она тогда просить бабушку: дай мен, дескать, мамкины буски, хоть какие ни на есть, хоть самые завалящие… Ничего не сказала ей Тэкля, лишь отмахнулась: отстань, мол! А Савка, что подле крутился, только рад был лишнему поводу отчитать ее:

— У тебя что без них, голова отвалится? Нет? Вот и помалкивай!

Что было ей делать? Ни бус не дали, ни яркой ленты в косу. Думала она, думала, и вот что придумала: набрала сухих палок, очистила их от сухой, отставшей уже коры, а потом попросила Васю Кочета нарезать ей кругляшей из тех палок, да еще и провертеть в каждом сквозную дырочку. Василек, ясное дело, подивился, ну да он хлопец добрый, не отказал. Тем же вечером он принес ей заказанные кругляши, а Леська тут же нанизала их на крепкую суровую нитку и на другой же день павой поплыла вдоль по улице, гордо выставив едва наметившуюся грудь, на которой красовалось это немудреное украшение. Вот уж и впрямь красота была несказанная: разной длины, разной ширины, криво нарезанные, с косо проверченными — уж как там Вася сумел — дырками, эти самые кругляши выпирали вперед под разными углами, топорщились и наползали один на другой, точно пьяные. Дней пять она разгуливала в этих, с позволения сказать, бусах, всем соседям на диво и зависть, родной бабке на посрамление. Она и к Янке на гостевание не постеснялась явиться в этих своих деревяшках; Митрась помнит, как они гремели тогда у нее на шее, как она с непривычки теребила их рукой.

На шестой день Тэкля не выдержала: сунула ей в руки шкатулку с бусами:

— На, забирай, напасть ты моя, только не срами ты меня, Бога ради, перед соседями!

Янтарей в шкатулке, правда, не обнаружилось, зато нашлось немало всякого другого хозяйства. Замирая от счастья, перебирала она тонкими смуглыми пальчиками эти сокровища, пересыпала из ладони в ладонь и любовалась ими, держа на вису. И вот Леська, прежде не носившая до сих пор ничего, кроме маленьких дешевых сережек, теперь защеголяла в коралловых монистах, цветном бисере, перламутровых дисках, соединенных меж собой на манер ожерелий из монет, какие носят цыганки, и с темно-красной шелковой лентой в косе. Коралловые зерна были, правда, мелкие — чуть побольше булавочной головки, но она и таким была немыслимо рада.

А Савел, глядя на счастливую и нарядную Леську, лишь бессильно злобился, не в силах понять, почему же мать уступила. Будь его воля, он бы попросту сорвал с девчонки те деревяшки да выдрал бы почем зря мокрой вожжой, чтобы впредь неповадно было…

Вскоре Леська, впрочем, наигралась, сбила охотку и перестала щеголять столь откровенно. Надевала теперь всего лишь нитку-другую цветных бус, да и то не всякий день. И никаких нежелательных перемен Янка в ней не заметил: ничем ей те бусы не повредили, осталась прежней славной девчушкой.

— Дядь Вань, — спросил вдруг Митрась. — А почему бы тебе самому ей бусы было не купить? Не Бог весть какой расход, да и зачем непременно кораллы, можно ведь и попроще что…

— Нельзя, — коротко ответил дядька, и лицо его вдруг стало пугающе суровым и замкнутым.

— Отчего же? — не понял хлопчик. — Ведь купил же ты ей ленту — помнишь, ту, красную?

— Лента — иное дело, — вздохнул Горюнец. — Ленту можно. А бусы да мониста у нас только каханкам дарят.

Митрась пристыжено умолк и принялся складывать в большую корзину отжатое белье. Он, конечно, о многом догадывался, этот мальчишка, слишком рано познавший циничную правду жизни. Стараясь ступать как можно тише, Митрась прошел мимо дядьки, что молча и угрюмо смотрел в окно, в сторону Галичевой хаты, от которой он мог видеть лишь краешек. В сенях он наскоро оделся и отправился с бельем на реку.