Дядька

Чувство к ней охватило его не сразу, нарастало постепенно, исподволь, поначалу казалось чем-то безобидным и несерьезным. Еще летом, на покосе, когда косари устраивались на полуденный отдых, его охватывало смутное и сладкое волнение, когда он видел совсем рядом ее наклоненную голову, точеную смуглую шею с пушистыми завитками, вдыхал нежный, едва уловимый аромат ее волос. Ему становилось отчего-то не по себе, когда она, запрокинув голову, пила холодный кислый квас из жбана, и открывалось ее незащищенное, почти прозрачное горло. И мелькание ее тонких загорелых рук в подвернутых рукавах, и подростковая угловатость плеч, и маленькая грудь, едва набухающая двумя почками — все это будило в нем необъяснимое беспокойство, от которого сердце начинало тяжело биться, и кровь жарче приливала к щекам.

Это было совсем не похоже на его прежнее чувство к Кулине — ясное, солнечное, победное; нет, влечение к Лесе было более сложным, туманным, гнетущим. Он надеялся, что со временем оно пройдет, когда минуют знойные летние полдни, отшумит страда, неслышно подойдет благодатная осень. Тогда ее плечи, руки, всю ее тонкую фигурку, полную ранней чувственности, скроет просторная свитка, а позднее — кожух. Но со временем чувство так и не угасло, не растаяло, не сошло на нет; напротив, с каждым днем оно томило все сильнее, все неотвязнее.

Леся очень долго ничего не замечала; он даже сам этому дивился. Она приходила к нему, по-прежнему доверчивая и беззаботная, знакомым легким жестом оправляла волосы, привычно болтала о разных пустяках. Иногда, по своей детской еще привычке, забиралась она на лавку с ногами; подол у нее при этом слегка сбивался, чуть приоткрывая колени, и тогда он старался не смотреть на узкую полоску чуть смуглого тела между краем темной будничной паневы и узорным шерстяным чулком.

Ночами он просыпался, ощущая рядом нежный запах ее волос; спросонок шарил рукой по кровати, про себя уже точно зная, что рядом никого нет, что рука неизбежно наткнется на пустой и холодный холст наволочки.

Он знал, что не вправе ни на что надеяться, что придет время, и Лесю отдадут замуж за молодого хлопца, подходящего ей по возрасту, и тогда он потеряет ее навеки. Как ни странно, именно эта безнадежность чувства давала ему покой, и это тоже отличало новую его любовь от прежнего влечения к прелестной Кулине. Тогда он жил будто в сладостной лихорадке, метаясь от надежды к отчаянию, не зная ни единой спокойной минуты.

Леси он не видел уже четвертый день, и ему оставалось лишь с тоской глядеть в окно, на скопление соседских хат, где среди прочих заснеженных кровель виднелась краем и Галичева. Он даже до крови обрезал палец, нарезая бураки для борща.

Митрась, в это время стиравший в корыте белье, вдруг поднял голову:

— На что загляделся, дядь Вань? — спросил он. — Что там, за окном?

— Да так, ничего, — ответил дядька.

Мальчишка, вновь нагнувшись над корытом, принялся яростно тереть дядькину будничную рубаху. Горюнец поневоле залюбовался, как быстро и уверенно движутся его маленькие, сухо очерченные руки, как пузырится жидкой пеной грязно-серая вода. Он с первых дней взял на себя стирку и управлялся с ней так ловко, как будто всю свою недолгую жизнь только этим и занимался. Потом выяснилось, что так оно, в общем, и было: стирать белье Митьку заставляла та злобная баба, у которой он прежде жил, и мальчишка бывал сурово бит, если были плохо оттерты дочерна заношенные ворота рубах.

— Митрасю, тебе еще долго? — спросил Горюнец.

— Да не, последочки остались! — беспечно отмахнулся Митрась.

Ты только на реку с бельем не ходи, я потом сам отполощу, — предупредил дядька. Он даже сам невольно поежился, представив себе, как Митрась будет своими ручонками бултыхаться в ледяной воде.

— Да ты что! — всплеснул руками Митрась, отчего с его пальцев во все стороны полетели брызги и темными рябинами осели на половицах. — Да тебе же простыть — последнее дело!

— А тебе?

— Дак я ж к холоду привычный, нешто мне впервой? И потом: не один же я в проруби белье полощу. Вон Савка ихнюю Аленку сам на реку гоняет: ничего, мол, с девкой не станется, ручки не отвалятся! И ничего, не хворает.

— Ну ты нашел, право, на кого оглядываться! — недовольно развел руками Горюнец. Савке, понятное дело, девчины не жаль, словно и не родич он ей, а тот чурбан осиновый, Паньку отвадить — и то не может! А как шпынять да гонять — так он первый!

— Да уж! — согласился Митрась. А помнишь, как он злобился, когда Аленка у тетки Тэкли бусы выманила?

— Ну, еще бы! — усмехнулся дядька. — С теми бусами у нее ловко вышло, ничего не скажешь!

Ему и в самом деле весело было вспоминать, как Леська выманила у бабки материнские прикрасы, да еще и вовлекла в это дело Васю Кочета.