Диагноз

Анит снизу вверх взглянул на сына, который был выше его самого на полголовы. Налитые кровью глаза кожевенника странным образом видели сейчас перед собой не двадцатитрехлетнего юношу, но шестилетнего мальчика с собачкой, который повсюду следовал за отцом. Вспомнился один день. Было это до Сицилийской катастрофы, до осады. Лето. Он, Пасиклея и Продик отправились в Пирей, чтобы спастись от дикой городской жары. Рабы остались дома. Вдали от порта им удалось отыскать тихую бухточку, откуда были видны лишь мачты нескольких кораблей. Пасиклея начала готовить еду под платаном, а Анит с сыном, раздевшись догола, нырнули в воду бухты, чтобы поплавать. Продик заразительно смеялся, радуясь прохладе, а потом ударился головой о палубу затонувшего корабля и пошел ко дну. Океан застыл, словно окаменев. Анит, завывая, как раненый зверь, вынес сына из окаменевшего моря на берег. Не осознавая, что делает, он унес ребенка на холм и стал баюкать его на руках, целуя посиневшие щеки. Прошла целая вечность, прежде чем произошло чудо — Продик открыл глаза. Он взглянул в лицо отца и едва слышно прошептал: «Отец, ты не сердишься на меня?» В тот миг, и это навсегда запечатлелось в мозгу Анита, над гаванью зазвучала печальная мелодия кифары. Куда ушло то время? Где тот мальчик, которого он когда-то называл сыном?

Продик закончил говорить. Собравшись уйти, он надел сандалии, поправил смятый хитон и бросил обол туда, где сидел Пиррий.

Анит почувствовал себя опустошенным. Слабость поразила его члены. Он медленно, с трудом встал и потянулся к сыну. Глаза его увлажнились, но это, наверное, от цветущего мирта.

— Посиди со мной, — тихо произнес он. — Твоя мать и я хотим поехать в Эгину в следующем месяце. Нам надо отдохнуть и отвлечься. Ты поедешь с нами? — Он отвернулся. — В Эгине хорошее вино.

— Я занят, — ответил Продик. — К тому же завтра кончится мир.

— Посиди со мной, сын, — умоляюще произнес Анит. — Прошу тебя. Ведь я твой отец. Разве я ничему не научил тебя?

Голова кожевенника раскалывалась, но он перестал обращать внимание на боль.

На мгновение Продик заколебался, словно что-то вспомнив, но потом мышцы его напряглись и окаменели, губы снова стали жесткими.

— Да, ты научил меня, — сказал он. — Научил пить вино и таскаться к шлюхам.

— Неужели ты не понимаешь, что сотворил с тобой этот старик? — закричал Анит, чувствуя, как от боли лопается голова. — Ему наплевать на тебя. Он тебя использует!

— Он замышляет побег, — сказал Продик. — И я помогу ему.

Не сказав больше ни слова, юноша покинул храм через ворота южного придела. Кожевенник без сил буквально повалился на белую мраморную скамью, на которую легли теперь синие тени, и закрыл лицо руками.

Он не поднял головы, когда щербатая, но смазливая молодая рабыня, проходившая мимо храма с двумя детьми, вдруг остановилась, увидев внутри раба Анита.

— Пиррий, — удивленно шепнула она. — Что ты здесь делаешь?

Пиррий, услышав эти слова, пришел в сильное волнение. Он обернулся и, страдальчески сморщив лицо, приложил палец к жирным губам. Она некоторое время постояла, с вожделением поглядывая на Пиррия сквозь узорчатые колонны, а потом направилась дальше по своим делам.

— Не Ифигения ли окликнула тебя сейчас с улицы? — спросил Анит, не поднимая глаз.

— Что ты сказал, хозяин?

— Я говорю о молодой женщине, которая только что окликнула тебя с улицы.

Пиррий заколебался.

— Да. Но это ничего не значит, хозяин. Она не создаст никаких трудностей. Прошу прощения за то, что она обеспокоила тебя.

— Она приходит в мой дом уже шесть месяцев. Она делает тебя счастливым?

Лицо раба сморщилось от непривычного раздумья.

— Счастливым? Иногда, когда не кричит на меня, как сумасшедшая. — Пиррий смущенно улыбнулся.

Раб склонился над Анитом и принялся массировать его плечи, собирая кожу в складки и отпуская ее.

— Твой сын слишком занят собой, — тихо произнес Пиррий.

Не поднимая головы, Анит сомкнул пальцы на шее раба — не слишком грубо, но твердо — и произнес:

— Пиррий, ты знаешь, что очень дорог мне, но никогда не говори дурно о моем сыне. Никогда. Ты понял меня?

— Я не хотел сказать ничего дурного, хозяин, — дрожа, залепетал Пиррий.

В портике внезапно стало темно, озера света на полу мгновенно испарились.

— Великий Аполлон! — воскликнул раб. — Тучи в такое время года?

Действительно, в небе, закрыв солнце, повисла черная, каменисто-массивная туча. Вдали исчез большой храм, словно его никогда не было. Крыши домов превратились в черные куски камня. На задней стене храма в темноте растворились гарцующие лошади и пешие воины, герои фрески, изображавшей Марафонскую битву. Кожевенник уставился на исчезающие во мраке фигуры, и ему показалось, что и сам он сейчас исчезнет, уйдя в страшное небытие. Он содрогнулся. Сунув руку под накидку, он ощутил биение своего сердца.

— О, священная Артемида, — прошептал он серой статуе снаружи храма, — великая богиня охоты и разрушения, пошли мне процветание, ведь я всегда почитал тебя.

Некоторое время Анит смотрел на статую, потом опустил глаза долу.

— Я хочу видеть Сократа, — произнес он наконец.

Пиррий улыбнулся: