Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному

Из ГЕТЕ: «Всё, что радовало, мучило или хотя бы занимало меня, я тотчас же спешил превратить в образ, в стихотворение; тем самым я исправлял и проверял свои понятия о внешнем мире и находил внутреннее успокоение. Поэтический дар был мне нужнее, чем кому-либо»…

ЧЕМ КОМУ-ЛИБО…

Из ГЕЙНЕ: «Моё умственное возбуждение есть скорее результат болезни, чем гениальности: чтоб хотя немного утишить мои страдания, я сочинял стихи. В эти ужасные ночи, обезумев от боли, бедная голова моя мечется из стороны в сторону и заставляет звенеть с жестокой веселостью бубенчики изношенного дурацкого колпака».

Если убрать поэтические метафоры, остается страшное: волшебные строки мученику диктовали отчаяние (с известного момента доктора уже не тешили Гейне бесплодными надеждами на выздоровление) и беспрестанная боль. И он с усилием разлеплял пальцами веки полуслепого правого глаза и диктовал секретарю:

Из слез моих много родится
Роскошных и пестрых цветов,
И вздохи мои обратятся
В полуночный хор соловьев…

«Я страдаю бессонницей, и лучше писать, чем ворочаться в постели», — признавался МУНК. Напомним, он страдал не только бессонницей, но и шизофренией, на восемь месяцев упрятавшей его в копенгагенский «санаторий доктора Даниэля Якобсона» — так называлась та клиника для душевнобольных. Всё проведенное в ней время Мунк не выпускал из рук кисти и карандаша. Доктор Якобсон не препятствовал рвению пациента, полагая, что рисование для него лучший из способов освобождения от гнетущих изнутри образов… Известно, что проведенные в «санатории» месяцы не избавили художника от душевного заболевания — лишь немного приглушили боль (кто сказал, что ЭТО — назовем его душой — не болит?) Ровно настолько, чтобы лечение могло считаться состоявшимся…

С 16-летнего возраста страдал судорожными припадками БАЙРОН. Это еще не была эпилепсия. Первый эпилептический припадок случился с ним незадолго до смерти, в 1824-м. За тринадцать дней он пережил пять приступов. Через два месяца Байрона не стало…

А упомянутые «судорожные припадки» непроясненного характера сопровождали его на протяжении двадцати последних лет жизни. «Все конвульсии разрешались у меня обыкновенно рифмами», — вспоминал поэт. Все биографы отмечали, что особенно легко стихи сочинялись им именно после припадков. «Манфред» же и «Каин» писались чуть ли не исключительно во избавление от многолетнего страстного инцестуозного влечения к сводной старшей сестре Августе… Да чего уж там «влечения»! — считается, что одну из дочерей она родила от брата… И не бранитесь: не спорящих с этим давно уже не меньше, чем оскорбленных…

Бегством в искусство избавлялся от многочисленных страхов, обид и колоссального комплекса неполноценности ПЕРОВ. Живопись была для него родом терапии. И вроде бы весьма успешной: специалисты отмечают, что «чем дальше к старости, тем картины его становились всё менее пугающи». А современники почему-то рассказывали обратное — что к старости Василий Григорьевич делался всё более подозрителен и раздражителен. И часто вымещал необуздываемые чувства на полотнах: «переделывал и портил иногда прекрасные вещи, как, например, Тройку» — или вы не знаете о том, что обиды без обидчиков вымещаются чаще всего на самых близких?

А никого дороже его полотен к тому времени у живописца уже не было: в 1869-м он схоронил жену, следом за ней ушли и оба старших сына…

Теннеси УИЛЬЯМС пользовался литературным даром как единственным средством от гомосексуального влечения и полного одиночества. Последние 30 лет жизни он штамповал пьесы одну за другой, совершенно не заботясь о шансах на постановку. Бродвейская премьера последней («Скатерти для летнего отеля») имела ужасающую прессу и выдержала всего четырнадцать постановок. На вечеринке, устроенной друзьями с целью подбодрить старика (ему как раз стукнуло 70), Теннеси пытался спрыгнуть с балкона седьмого этажа…

Со времен первой постановки «Трамвая «Желание» утекло к тому времени долгих 33 года. Так проходит земная слава… «Писать, — вспоминал он, — стало моим спасением, моей пещерой, моим убежищем»…

Из письма РИЛЬКЕ: «Я всё еще думаю, что моя творческая работа на самом деле есть НЕ БОЛЬШЕ чем попытка самоизлечения». От чего? — Вы снова будете смеяться: от того, что психиатры именуют ТВОРЧЕСКОЙ ТРЕВОГОЙ. Или той самой меланхолией. Которая не что иное, как «мучительное чувство невозможности реализовать свои истинные способности» (из Рильке же) — и всего-то… А главным проявлением ее была как раз боязнь потери работоспособности и утраты вдохновения.

В общем, замкнутый круг.

Само-же-излечением поэт был вынужден заниматься потому, что категорически отказывался прибегать к помощи специалистов — чрезвычайно модных тогда психоаналитиков. Его первая женщина, а впоследствии верный друг г-жа Лу Андреас-Саломе… это она, кстати, убедила Рильке сменить имя Рене на звучащее помужественней Райнер…