Диагноз:влюблен, или Сладкое лекарство для доктора Зарецкого (СИ)

Осталось недолго — ее выпишут, и мы плотно займемся реабилитацией, сейчас возможности ограниченны рамками больницы. Но сначала я все-таки поговорю с ней. Сразу же, как она окажется дома. Пусть сопротивляется, пусть истерит. Мне нужно ее полное доверие и любовь. А ей нужно знать, что я никогда ни на кого ее не променяю. И что я ее люблю.

Глава 40

Даша

То состояние, в котором я прибывала, едва очнувшись, иначе как адом не назовёшь.

Не смотря на всю неприязнь к Зарецкому, я все же благодарна ему, что находился рядом в тот момент. Не знаю, что бы со мной было, окажись на его месте кто-то незнакомый или вообще никого. Я бы точно натворила глупостей. Паника, охватившая меня, оказалась слишком внезапной и слишком сильной, чтобы справиться самой. Мне не удалось произнести ни слова даже после того, как он дал мне воды, а еще я не могла шевелить ни руками, ни ногами.

Лишь спокойный, уверенный голос, твердивший, что это все временно и исправимо, заставил прийти в себя. А потом укол унес меня туда, где нет ни боли, ни страха.

Второй раз пришла в себя, уже зная, что сейчас опять испугаюсь. Это рефлекс. Выравнивая дыхание, уговаривала себя не впадать в панику.

Зарецкий сказал поправимо, значит, поправимо. Даша, ты же сама фельдшер, знаешь, что после черепно-мозговых бывают временные нарушения некоторых важных функций, которые при правильном подходе приходят в норму. А уж за этим точно проследят. Скажи спасибо, что мозги не повредились — можешь рассуждать здраво, оценивать ситуацию и почти все помнишь.

А вот с последним как раз можно поспорить. Уж лучше бы не помнила. Того последнего события, от которого бежала, сверкая пятками и подвергая свою жизнь смертельной опасности. Вычеркнуть бы болезненное воспоминание навсегда. Было бы намного легче, если б перед глазами не всплывал образ Димы, закрывшего глаза и с наслаждением принимающего ласки этой стервы. Хотя почему стервы? Обычной бабы, борющейся за своего мужика. Победила. Молодец. Мои поздравления. Теперь он вполне может достаться ей… особенно в том случае, если его утверждения, что все поправимо, не оправдаются. Кому нужна инвалидка, не способная ни говорить, ни ходить, ничего!

На этом месте меня прорвало, и я беззвучно разрыдалась, лежа на спине без движения и не в силах даже вытереть лицо. И рядом никого, кто бы помог… больно!

Следующая неделя — смесь разных, порой противоречивых, эмоций. Меня кидало из крайности в крайность по всем фронтам.

Сначала я брала себя в руки и рассуждала, как человек почти что закончивший медицинское учебное заведение — последствия черепно-мозговых вполне исправимы правильной терапией и реабилитацией. А это, надо отдать должное Зарецкому, в моем лечении присутствует в полном объеме. Но в любой момент в голове могло щелкнуть, и я впадала в состояние, граничащее с паникой. Мне начинало казаться, что его заверения просто бред, и никакие улучшения меня не ждут. Меня начинало потряхивать, сердцебиение учащалось, о чем победно громким звуком сообщал монитор. Медсестра подбегала ко мне, делала укол и тут же сообщала Зарецкому, если тот был в зоне доступа. Он приходил ко мне, садился рядом, брал за руку, которая, надо сказать, уже потихоньку начинала обретать чувствительность, и говорил. В основном умными словами про нейроны и рецепторы, которые после введенного в вену лекарства уже плохо усваивались мозгом. Доводил меня до глубокого спокойного сна.

Потом я снова и снова удивлялась, как же ему не надоедало раз за разом объяснять мне механизм работы опорно-двигательного или речевого аппаратов.

То же касалось и наших отношений с этим гадом. Меня бросало в разные стороны, как маленькую хрупкую шлюпку во время десятибалльного шторма. Он несколько раз предпринимал попытку оправдаться за тот день. Но как только я понимала, о чем пойдет речь, помимо скованного тела, сжимались еще и внутренности. Я могла только мотать головой и тихо выть — слов-то сказать не могу, а слышать очередную ложь не в состоянии. Не хочу, Дмитрий Сергеевич, не хочу ещё одну порцию лапши на мои уши — казалось бы, единственный не пострадавший орган. Не нужно мне врать, я все равно не поверю ни единому вашему слову!

И он останавливался. Если истерика была слишком сильной, просто фиксировал меня, чтоб не сделала себе чего-нибудь, и терпел, пока я не угомонюсь.

А у меня опять что-то щелкало внутри, и я понимала, что тупо наслаждаюсь его тихим голосом, его горячими руками и ощущением близости. Я ненавидела его за это, а еще больше себя. Слезы текли по щекам, а я впитывала его тепло, ругаясь на чем свет стоит на свое дурацкое нутро, требующее его любви.

Неделю под его наблюдением провела вот в таком подвешенном состоянии. Наблюдала за его стараниями меня вытянуть из лап болезни, тайно надеясь, что причина не просто в угрызениях совести. Невозможно с таким усердием заниматься мной только из чувства вины.