Диагнозы

равнодушно стоять и под солнцем сохнуть, на проспект нахмурившись толстолобо,

принимать котов на щербатых крышах, погружаться в песни ветров и птицы...

Я хочу тебя никогда не слышать, чтобы ты подъездам моим не снился,

чтобы был одним из чужих, недолгих, чтоб приняв тебя в лабиринты комнат

ни один кирпичик во мне не дрогнул, потому что камни не могут помнить

и болеть не могут до дна, до ломки, так что сводит скулы и в горле – льдины,

чтобы ты до трещин, углов и сколов никогда мне не был необходимым,

недопетым, опасным… хочу, ты слышишь, стать обычной громадой под старой крышей

чтобы если вдребезги стекла – выжить, принимать в них зимы дожди и ночи,

я хочу застыть, понимаешь, очень, потому что дома не боятся боли,

потому что дома не боятся боли, а разбитые окна не кровоточат.

Всё, что ближе

Ты же мудрый. Ты же гораздо старше семи грехов. Хоть однажды спустись, по-отечески расскажи мне:

почему все, что ближе к сердцу, режется, как стекло, и ни шрамы, ни душу

не вылечить на латыни, не залить коньяком, не закутать в чужих духах,

почему эти шрамы выжжены на стихах, в каждом слове /в каждом, как ни молчи,/

остается имя его, ключи, его голос... и дальше, где ни шагай – нескончаемый скол, бесконечный край…

Ты же мудрый. Гораздо старше, чем мой мирок, перепой меня заново, вылепи снова, Бог,

из гранита ли, серого камня ли, вылей в сталь, только гнуться б в руках его восково перестать ….

От любви

Я хочу, чтобы встретились, вспыхнули, полюбили, чтобы кофе поровну, взглядами – визави,

Невпопад мечтали, глупости говорили, как стихи, рожденные от любви.

Чтобы счастье чистое, верное, неподдельное, чтоб в болезни, радости, горести и беде,

Чтоб они друг другу как крест нательный бы, а замены не было бы нигде,

Я хочу, чтоб никто никогда не видел их в одиночку по улицам, холоду и делам,

Чтоб заласканный кот его ей завидовал, чтоб она не плакала никогда,

Чтоб ждала его к ужину, к завтраку засыпали бы, а соседи с ума сходили бы по ночам,

Чтобы если она на секунду одну пропала бы, он немыслимо, невыносимо по ней скучал...

Я желаю им счастья красивого и июньского, чтобы солнцем в грудь, чтоб сны, как лучи, легки.

И желаю ему никогда, ни за что не чувствовать, как кричат мои дети, похожие на стихи.

Сахара

Мы не здесь, мы не прячем в карманы  злые, вечно зябкие пальцы, слова и гордость,

мы давно уже где-то в большой пустыне, забываем пропахший дождями город,

забываем метро и его толкучку, магазины, проспекты, журналы, сплетни,

под ногтями песок золотой, текучий, над затылками солнце роняет плети.

Я иду за тобой и кричу, но воздух оседает на легких кипучей лавой,

у пустыни нет веры в слова и слезы у пустыни барханы. Одни барханы,

а  за ними лишь твой силуэт нечеткий – послевкусие счастья в прожженной бездне,

я  держу твое имя в руках, как четки, я  пока еще верю, что где-то есть мы,

там, за этой границей бездонной смерти, где последняя нежность сгорает  в камни,

там мы снова умеем любить и верить, там мы точно успеем себя исправить,

там наш самый обычный и сонный город, у проспекта кофейня и столик с краю,

где-то там мы друг другу до снов знакомы, и до самого сердца друг друга знаем...

Время вязнет, как в дегте, как тонут в море, пальцы держат твои,

кофе жжет – не стынет…

Расскажи мне, что нас бесконечно двое, не бросай меня в мертвую злость пустыни.

Эпидемия

Все по-осеннему. Нет ничего от лета. Нет никого для сердца и от души.

День сто десятой кажется сигаретой – вот прикурил, но хочется потушить.

Всё как обычно, как водится, как придётся – сделаешь шаг, а дальше еще один.

Надо бы в сторону солнца, но только солнце месяц назад закрылось на карантин.

Я запираюсь в пледе, как в теплом царстве, где одиночество греет и льнёт к спине –

от эпидемии осени нет лекарства, если очаг заражения не извне, не из пространства,

где город играет в прятки с вечером – в – темной комнате – без тебя.

Осень во мне. Наступает кирзой на пятки, как на листок – запутанный букворяд,

как накрывает холодом незнакомец, если случайно толкнешься в него плечом.

Он надоедлив, как бледная от бессонниц злая старуха, ворчащая ни о чем...

Стоит принять лекарства и сон. Но всё что нужно остричь, как волосы, как болезнь,

вот уже месяц липнет к душе, как к коже, напоминая, что ты еще где-то есть.

Вот так

Вот так: молитвами у иконы отмолишь – выпросишь,

её, родную, ему под сердцем младенцем выносишь,

качаешь, лечишь, сама не спишь – всё её баюкаешь,

прижмешь к груди, согреваешь, нежишь, стихом агукаешь,

таишь от сглаза, толпы, от шума большого города,

растишь ему её, ластишь, пульсом хранишь под воротом,

она растет не по дням – по вздоху и по звонкам его,

И вот глядишь – за спиною крылья к нему расправила...

А он посмотрит и не узнает. Уйдёт – как выстрелит...

Твоя любовь для него – чужая. И в этом истина.

Слова

Начало утра. Ровно без пяти,

Как мне уже давно пора идти,

а я стою с пальто наперевес.

Ты здесь. И я как будто тоже здесь.

Но без пяти минут, как мы – слова,

Раскиданные по чужим углам,

Отмеренные, чёткие – не звук,

А рикошет, каблучный перестук,

Слова – доклад, слова – казённый акт,