Диагнозы

Хватит, я исчезаю – прошу, беги, в бывшее до меня – на прыжок назад.

Я не хочу быть смыслом – глотком воды – смертью – чистилищем – пристанью у планет

Плакать, стучаться пульсом твоей беды .

                Я не хочу любить, не желаю,… не…

Честнее честного

Если однажды ты съедешь ко мне из города и разрешишь мне хранить твой портрет за воротом,

Все не случится так выгодно, как нам хочется: нас все равно друг для друга не станет поровну.

Если однажды ты все-таки станешь чем-то мне глубже моих заветов, по дну начертанных,

я все равно не смогу стать ручной и мебельной и, вероятно, сопьюсь (но умру от Chesterfield).

Если однажды ты позовешь меня в Viterbo / в теплый VitErbo, где по зиме – без свитера,

где в облаках даже птицы выводят литеры – я все равно не забуду дождливость Питера.

Я все равно буду им восхищаться матерно, но если когда-нибудь все-таки станем вместе мы

Только одно я точно могу обещать тебе: всё будет пошло, а значит – честнее честного.

Тамагочи

Тамагочи – игра, примитивный электронный девайс, имитирующий жизнь реального животного.

Знаешь, друзья в кавычках равняются сваре гончих…

Сваре гончих, чья жажда крови, помноженная на три

Превращает нас в маленькие коробочки тамагочи,

В высоковольтные коробочки тамагочи, со зверенышами внутри…

Только те смешные песики китайского производства –

Жалкие микроподделки под тех, кто живет на дне.

Эти – они питаются нашей злостью, как белой костью,

Оттачивают хищные зубки – гвозди, вынюхивая предел….

И чьи – то улыбки в гриме, и в спину камни,

Задрапированные «дружеской» благодетелью ради нас,

Воспринимаются маленькими зверьками, ласковыми зверьками, бывшими когда-то зайчатами – хомяками,

как активизация кнопок команды «фас»,

как легализация начала войны без правил, (тебе знакомо то чувство бурлящего кипятка, когда ты пьешь его щетинистыми глотками, ненависть – щетинистыми глотками, умирая с первого же глотка?...) и вот тогда, этот зверек внутри, заложенный в нас еще до начала веры в законы Божьи, растет с каждым предательством, он корчится и болит, он поднимает рожу. Страшная злая рожа блюется дрожью, и рвет на клочья мякиш под кожей, который раньше звался душой и делал из нас с тобой похожих лицом на прочих.

Но этой ночью… давай сгорим, давай мы лучше, черт побери, сгорим,

пока еще нас не порвали в клочья личные тамагочи… с детонаторами внутри…

Я у

Я вышибаю стекла пульсами по часам: суть истеричной масти – с воем рубить гранит,

чтобы впивались крошки в сердце на пол-листа, чтобы хрипеть при встрече "мертвое не болит".

Видишь, как бритвы ножниц делят твой кадр на три? – Это начало новой серии дежавю, это моя планета плавится изнутри, чтобы для HAPPY ENDa стать близнецом нулю.

Я исчезаю. Я у... выкрошенных мостов видно седое небо равное пустоте. Трогай сухие щеки мне, сбитые без шлепков, чтобы узнать на ощупь, где у меня предел.

Уродливо

Всё по местам, как толпу по стульям я усадила за нас сама.

Это зима посреди июля холодом в пальцы, ножом – в слова,

Колото – резано, перечеркнуто. Я ядовита сама себе.

Ты уезжаешь.

Во мне уродина корчится скользкой змеей на дне.

Рейс объявляют /гвоздями в темени/ – крикнуть бы "STOP" и огнем гори

всё между нами в прошедшем времени, весь обвинительный алфавит

в нашей совместной когда-то комнате, в наших ругательствах тет-а-тет...

Скалится гордость во мне, уродина. Выжила гордость. А сердце – нет.

Ты уезжаешь. На юг ли, запад ли, я – заворачиваю в тупик.

Падает что-то под ноги запонкой. Падает что-то, а дно – болит.

Сложно все это и просто вроде бы – переписать себя, как тетрадь.

Корчит гримасы во мне уродина, не научившаяся прощать...

Речитативом

Речитативом ли, чечевицей – буков нечетный счет – как припечёт он, приснится – так вытечет, потечёт честности тяжкая, четкая, грешная череда: – Господи, дай мне ада огня, чугуна в слова, чтоб не сказать, а выпалить всё до дна, до уголька краюшки – чтобы высоковольтно, высоконужно – Господи, вышли дрожь ему, обезоружь его, что бы ему я под сердце нужнее нужного, или пошли удушья мне...

Господи бьет в ладоши, кладет на уши их – мол, – выболит, не беда.

И обвисаю тенётой на городах, как на чужих горбах, – мечешься, жмешься, чернеешь так чижиком в проводах, хуже чумы становишься, даже нутро в цвет траура оторочено – нет его ни дневного,ни полуночного... Только о рёбра точками. Только точками.

Боже, хотя бы сдохнуть уполномочь меня.

До прозрачного

Завершаю строку. Выжигаю себя дотла.

До прозрачного одиночества в зеркалах.

Кем я всегда была? С кем спала?

Скольким еще чего-то не додала?

*Небо, разлей меня кровью солнца по куполам,

Как по злым губам…

Чтобы не быть поделенной пополам

Чьей-то тетрадной былью под слоем пыли,

Раскиданной по углам.

Небо, скажи, чего я прошу не так?

Я не желаю чтобы меня делили,

Я не желаю, чтобы меня распили

С кем-то на брудершафт.

Я не хочу быть сыром для злых мышат,

Или застрявшей мышью в тягучем сыре/

Смятым чужим куплетом на А4,

После которого хочется не дышать…

Небо, зачем я сама не могу решать,