Диалектика эстетического процесса. Генезис чувственной культуры

Известно, что в правильной философской постановке вопрос о своеобразии предмета в его собственном бытии уже есть и вопрос о специфическом способе его постижения. Таким образом, речь идет не о том, чтобы, следуя требованиям онтологизма, пытаться полностью абстрагироваться от какого бы то ни было понимания этого способа (как будто таким путем можно избавиться от субъективизма). Речь идет о том, чтобы сам этот способ, тем более если он остается произвольным, не выдавать за бытие предмета. Видимо, и в нашем случае дело сводится не к тому, чтобы в анализе феномена эстетического абстрагироваться от чувственной деятельности вообще – ведь благодаря именно такой деятельности нам и раскрывается все богатство и специфика эстетического, – а к тому, чтобы произвольно выраженные оценки и их описание в теории не выдавать за реальную картину бытия эстетического; иначе говоря, если, например, явление искусства для своего анализа (раскрытия сущности, законов и т.д.) действительно полагает соответствующий к нему подход, то это не означает, что эстетик должен идти не по пути отыскания «специфической логики специфического предмета», а по пути высказывания оценочных суждений о предмете, т.е. становиться чуть ли не в позицию художника или объясняться чуть ли не по-художественному. Разве объяснение сущности такого специфического феномена, как, скажем, религия, необходимо полагает, чтобы теоретик становился в позицию верующего или объяснялся языком попа? Нельзя подменять теоретико-эстетический подход к искусству эмпирическим, или, пусть будет даже, искусствоведческим подходом. Поэтому при любых обстоятельствах хотелось бы подтвердить лишь одну мысль: если в решении нашей задачи и можно обойти стороной какие-то случайные оценки и суждения относительно бытия эстетического, то совсем нельзя оставить без внимания человеческую чувственную практику, в которой дается истина такого бытия и которая должна войти в теорию в определенной последовательности ее логического (исторического) развития.

Сфера чувственного особенно сложна для исторического анализа. И не только в том смысле, что теоретическое мышление не может взять свой предмет без того, чтобы определенным образом не огрублять и не упрощать его, но и в том, что в данном случае эстетик вообще не может иметь дело с непосредственно живыми историческими состояниями людей. Эти состояния ушли в прошлое, и картину их величия или ограниченности не могут «оживить» ни мощь воображения, ни сила абстракции, если они не будут опираться при этом на какой-то дошедший до нас реальный материал истории.

Для эстетика таким поистине бесценным материалом остается все историческое художественное производство – красноречивый свидетель «драмы чувств» людей, их страстей, переживаний и страданий. История искусства, как ее должен рассмотреть эстетик, есть не просто хронология «изобразительно-выразительных» средств, смена материала бытия искусства, чередование тем и сюжетов в его произведениях. В более глубоком толковании это – и история чувственного отношения человека к миру как история его само-чувствия. Историческое поле искусства представляет собой грандиозную панораму становления подлинно человеческого восприятия и переживания мира, преемственность и поступенность способов чувственного утверждения человека. В этом смысле историческое формообразование или видообразование искусства дает многокрасочную картину развертывания богатства чувственной культуры человечества, ее определенную типологию и тенденцию дальнейшего развития.

И, очевидно, это так, если под искусством подразумевать не только выявление сознания специалиста-художника, но и определенный тип человеческого духовного отношения к миру вообще, своеобразный способ выражения восприимчивости человека к богатству чувственных явлений. Поэтому мы не сужаем предмет нашего основного интереса. Вряд ли можно вести речь об особой истории эстетической деятельности, отличной от истории искусства как живого движения художественного сознания и закрепления его в предметных формах различных художественных образований. Что же касается фактического различия между эстетической и художественной деятельностью, то оно, несомненно, есть. Видимо, эстетическая деятельность как универсально-практическая, производственная (а не просто духовная) форма человеческого небезразличия может вырасти на основе искусства как на своем фундаменте, на исторически откристаллизовавшемся «эталоне» чувственной восприимчивости человека, хотя выражение такой восприимчивости уже требует, естественно, новых форм выявления исторической активности человека и не может быть ограничено только той формой общественного сознания, которую мы называем собственно искусством.