Диалог с Эвальдом Ильенковым (проблема идеального)

К этому толкает вся обстановка современного мира. «Бессилие духа» перед лицом громадных материальных структур является фактором, искажаю—33

щим роль сознания [и] преувеличенным до паники различными философскими и социологическими течениями современности. Сознание как функция, инструмент, орудие, знак, предмет воздействия, факт общения, условность, «термин» и т. д.* словом, сознание прекарное, понятое не в его собственной природе, а в той имитации, которая приравнивает мысль к другим вещественным стихиям товарного мира или другим подручным средствам административной техники, — вот, в сущности, ад Ильенкова, предмет его внутреннего отталкивания. Он борется за возвращение человеческому сознанию его подлинной сознательной природы, ведет священную войну в защиту духа с точки зрения современного, более развитого и богатого диалектическими оттенками материализма.

Отсюда ясно, почему нашего философа так привлекала тема идеального. Ибо только наличие этого измерения в мире, присутствие объективной нормы в любой науке, даже самой отвлеченной или эмпирической (как об этом верно сказано в его статье «Психика и мозг»), является основой для ориентации сознания на истины разума, добра и красоты, общественной справедливости и даже серьезной, не чисто внешней классификации. Отрицание подобных критериев как антропоморфных и устаревших казалось Ильенкову недопустимой изменой

высшим запросам всякой философии, и он справедливо подозревал, что дело не только в теоретической слабости такой постановки вопроса. Его борьба против сведения мысли к технике, против нового изуверства, стремящегося изгнать из современной культуры все живое во имя грядущей механизации человеческого существования, его отвращение к тысячелетнему царству кибернетики и физиологии — все это было у Ильенкова не только философской, но и общественной позицией. При всем уважении к подлинной науке он отвергает любые, даже тонко замаскированные, оттенки «технократической мифологии» и ученого чванства.

С этой точки зрения нужно рассматривать все написанное им в защиту «идеального» от растворения его в физиологии высшей нервной деятельности, откуда с неизбежностью следует мысль о сотво — римости чужого сознания и действительной или воображаемой манипуляции им со стороны немногих знающих. Современный материализм находится в решительном противоречии с любым возвращением к физиологической утопии прошлого века (уже Клод Бернар мечтал об управлении людьми посредством законов физиологии). Ильенков отвергает подобное направление мысли в его основе: «Идеальное ни в коем случае не сводимо на состояние той материи, которая находится под черепной

крышкой индивида, то есть мозга, мыслит, то есть действует в идеальном плане, не мозг как таковой, а человек обладающий мозгом, притом человек в единстве с внешним миром»[4].

Полвека назад превращение сознания в эпифеномен физиологического процесса встречалось у нас на периферии принятой картины мира, но в целом было отвергнуто как «механицизм». Преобладала социология. Напротив, Ильенкову в его жизненных обстоятельствах пришлось вести борьбу именно с физиологической редукцией сознания. Однако суть вопроса с точки зрения теории осталась той же.

На другой день после Октябрьской революции, в предвидении новых больших перемен, относящихся к самым глубоким основам человеческого быта, общество живо интересовалось вопросом, есть ли у человека душа и какими мотивами он руководствуется в своих поступках. Читатель, может быть, помнит рассказ Николая Успенского, в котором. дворо — вая девушка Алена Герасимовна обращается к авторитетному конторщику Семену Петровичу за консультацией:

— Ну, а что у человека внутри есть, Семен Петрович?

Статья «Идеальное» — Философская энциклопедия, 1962, т. 2, с. 221.

На это последовал такой ответ:

— Внутре — с бывает различно. Это, смотря по тому,

— кто чем питается: иной продовольствуется мякиной,

— так у него внутре мякина. А у одного сапожника, гово

— рят, даже нашли при вскрытии подошву с лучиной.

— Страсти какие!.. Объясните мне, пожалуйста,

— что — у штатских и у военных внутре одинаково?

— Ну, насчет этого пункта, Алена Герасимовна,

— можно вам доложить материю. Во — первых, надобно

— сказать, ничего одинакового нет.

Конторщик подсел к девке и начал свое объяснение».

Эту сцену приводит в своей статье «Не начало ли перемены?» Н.Г. Чернышевский. Разумеется, он нимало не сомневался в том, что в каждом человеке, независимо от того, чем он питается, есть начало мыслящего понимания. Но в первые десятилетия после Октября многим литературным деятелям, считавшим себя авторитетными теоретиками марксизма, такая постановка вопроса казалась остатком просветительной абстракции. Подобно Семену Петровичу, они докладывали обществу «материю», согласно которой у сапожника внутре должна быть подошва с лучиной, ибо у каждого внутре то, чем он продовольствуется, и вообще ничего одинакового нет. Знаменитые социологические анализы литературных произведений, вышедшие из школы

Переверзева и Фриче, мало чем отличались от теории Семена Петровича.