Диалог: телевизионное общение в кадре и за кадром

Нейрофизиологи уверяют: все, что мы однажды видели или слышали, любое пережитое впечатление кодируется неведомыми узорами в нейронных полях головного мозга. Достаточно дотянуться электродом до нужной точки - и наше прошлое оживает в своей конкретности. Другое дело, что под рукой у нас нет ключа от этой нейронной библиотеки. Почему в сознании вдруг всплывает случайная страница, в то время как позарез необходимых томов как будто и не бывало? Наш враг - забвение.

«Что вы почувствовали, когда впервые услышали о бомбе, сброшенной на Хиросиму?» - спросил американский социолог свою собеседницу. Та пожала плечами: «Не помню. Это, знаете, было давно». Она отвечала чистосердечно, и, окажись на месте интервьюера какой-нибудь новичок, он поставил бы прочерк и перешел к другому пункту анкеты. Но перед ней был профессионал. «Да, это трудный вопрос.- Он сочувственно покачал головой.- Кстати, вы тогда жили в этом же самом доме?» - «Нет, тогда я жила на соседней улице».- «А работали там же, где и сейчас?» - «Погодите… Это было еще до замужества - где-то в сорок шестом… Или нет, в сорок пятом… Тогда я служила стенографисткой. Я работала уже две недели, когда все случилось».- «Вы были на работе, когда об этом услышали?»-«Нет, всю неделю меня тогда мучил зуб. Помню, пошла к врачу. В приемную вбежал молодой человек: «Слышали, мы сбросили атомную бомбу!?» Меня охватила такая паника. Даже зуб перестал болеть…»

Три минуты назад собеседница совершенно не помнила этой сцены, и вот теперь - на глазах у интервьюера - пережила ее заново. Социолог помог ей вернуться в прошлое. Наводящие реплики позволили отыскать «тот» том из библиотеки памяти.

Журналисты, даже не имея понятия, что подобный прием стимуляции давно уже практикуется в психологии (ретроспективная интроспекция, или «разминка»), открывают его снова и снова в общении со своими героями.

Вероятно, первым такого рода экранным экспериментом был пролог к документальному кинофильму «Катюша», когда режиссер решил показать героине архивную хронику о частях, в которых она служила, и подсмотреть ее реакцию в кинозале с помощью сверхчувствительной аппаратуры.

Много лет спустя В. Лисакович вновь обратится к тому же приему в документальной телеповести «Расскажи о доме своем». На этот раз его героями окажутся жители ничем не примечательного ленинградского дома на набережной Фонтанки. Вместе с ними он станет рассматривать старые семейные фотографии («Вот тут мама худенькая, все-таки блокада была»), будет листать домовый журнал боевых действий («3 сентября 1941 года, 7 часов вечера, упал снаряд на крышу со стороны Фонтанки, разрушены 4 дымохода, чердачные перекрытия»). В одной из комнат, где переклеивают обои, поможет сдирать со стен пожелтевшие газеты, заголовки которых звучат как диковинные названия станций в нечаянном путешествии в прошлое («Аукцион роскошных вещей Его сиятельства графа де Карфагена… Сенсационная новость. Дешево на Фонтанке сдается пивная!»).

Год 1939- й, 1925-й, 1914-й… Время оживает, отслаиваясь от стен, погружая в себя и объединяя участников экранного действия.

С Евгением Моряковым, героем будущей ленты «Токарь», ленинградского режиссера В. Виноградова свел случай - оба были участниками туристического круиза. Из разговоров с новым знакомым режиссер запомнил рассказ о том, как в военные годы эвакуированный мальчишка жил в маленьком городке па Волге. У хозяина дома был старенький патефон и одна-единственная пластинка - с популярной песней Утесова. Сколько раз Моряков впоследствии проигрывал ее в памяти, но достать пластинку своего детства ему так и не удалось… Готовясь к съемке, режиссер обегал полгорода в поисках уникальной пластинки. Несколько недель ушло на то, чтобы отыскать этот довоенный диск. Беседа с героем происходила на квартире у В. Виноградова. Работала камера. «А сейчас я дам кое-что послушать»,- пообещал хозяин дома,

Зашуршала игла, и возник знакомый, чуть надтреснутый голос:

«Я живу в озвученной квартире,

Есть у нас рояль и саксофон…»

Надо видеть в этот момент на экране лицо Морякова, чтобы понять, что значило для него это «кое-что».

«У меня есть тоже патефончик,

Только я его не завожу,

Потому что он меня прикончит,-

Я с ума от музыки схожу».

«Кошмарр!» - непроизвольно вырывается у героя, и это восхищенное восклицание стоит десятка иных монологов. Именно в тот миг была найдена интонация фильма, та лирическая дистанция общения, которая позволила критикам писать о раскованности и артистичности героя. «Вот такие старые записи всегда навевают хорошие воспоминания,- задумчиво произносит Моряков, и глаза его где-то там, далеко, словно он говорит «оттуда».- Тогда я жил в маленьком, но очень симпатичном городке, на улице с веселым поэтическим названием Первомайская. Улица была такая маленькая, и тропка, которая вела к дому, была узенькая-узенькая…».

Это воспоминание завершает ленту. Старая пластинка помогла отыскать не только тональность картины. Она подсказала ее финал.