Диалог творческого сознания А. А. Фета с Востоком (Фет и Хафиз)

По своему происхождению суфийский образ восходит к реальному, материальному миру вещей и чувств. В основе построения символического образа в суфийской поэзии, как пишет востоковед Н.И. Пригарина, «чисто логическая процедура, характеризующая образования всякого тропа, а именно перенос значений, уподоблений одного другому (тяга мотылька к свече, как тяга влюбленного к возлюбленной» [12: 133].

Тропы Фета в цикле «Из Гафиза» не являются знаками суфийской поэзии: Фет десимволизирует суфийские символические образы и возвращает их на «круги своя» – символ как метафорический образ у Фета знаменует «реальную сущность вещи» (М. Бахтин). (А когда имеется суфийский подтекст, то метафора становится символом, в основе которого – сходство признаков у не совпадающих между собой предметов, тогда как метафора с помощью нового знака приписывает два значения одному и тому же предмету; прямое и переносное значения в метафоре равны.)

Таким образом, процесс десимволизации у Фета предполагает не просто освобождение от теологического, суфийского подтекста: Фет, сохраняя ореол «символического прошлого», наполняет заимствованные образы своим художественно-эстетическим содержанием, суть которого определяется Красотой как имманентной сущностью художественного образа. Именно такое понимание образа-символа, по Фету, и выражает «реальную сущность вещи». Десимволизации суфийского символического образа становится характерным явлением не только для западной (Гете), русской литератур, но и литературы Востока XX века. Так, на примере творчества пакистанского поэта Мухаммада Икбала, об этом пишет востоковед Н.И. Пригарина (см. процитированную выше книгу «Поэтика творчества Муххамада Икбала»).

В стихотворении Фета («Из гафиза») «Я был пустынною страной...» десимволизация образов определяет его основной смысл: от суфизма к пантеизму. Символические образы в творческом сознании становятся метафорами, тяготеющими к прямому значению. Образуется «реализованный троп, опирающийся на сочетаемость слова в его прямом значении» [13: 17]:

Я был пустынною страной:

Огонь мистический спалил

Моей души погибший дол.

Песок пустыни огневой,

Я там взвивался и пылил

И, ветром уносимый,

Я в небеса ушел.

Хвала Творцу: во мне он

Унял убийственный огонь,

Он дождик мне послал сырой, –

И, кротко охлажденный,

Я прежний отыскал покой:

Бог дал мне быть веселой,

Цветущею землей.

Если в стихотворении «О, если бы озером был я ночным...» реализованные парные тропы (я – озеро, ты – луна и т.д.) сохраняют ореол суфийского символизма, поскольку оно в первом своем осмыслении носит характер любовной лирики (а суфийская поэзия, мы знаем, и опиралась на метафору любовной лирики), правда, неотчетливое иносказание, объясняющееся обращением к суфийской образной системе, и делает стихотворение бесконечным на уровне осмысления, то процитированное нами стихотворение на уровне системы тропов свободно от суфийского иносказания: из них уходит символизация суфийского толка, но остается художественная «память символического прошлого», обогащающая систему тропов. Так формируется характер реализованных тропов, десимволизированных образов.

Семантика реализованного тропа, выраженного именной метафорой «Я был пустынною страной», раскрывается через глагольную его транскрипцию следующей именной метафорой – «Огонь мистический спалил / Моей души погибший дол».

Реализованный троп «Песок пустыни огневой», который воспринимается как синонимичный первому («был пустынною страной»), тоже выражен именной метафорой, правда, семантика образа расширена: выражается не только состояние лирического «я», образ предполагает воздействие суфийского мистицизма на эмоциональное состояние. Именная метафора «песок пустыни огневой» становится хронотопом образного определения состояния, «поступка» лирического субъекта, выраженных через глагольные метафоры: «Я там взвивался и пылил / И, ветром уносимый, / Я в небеса ушел».

По той же логике выстраивается система тропов во второй части стихотворения, смысловое содержание которого – пантеизм. В стихотворении – два парных образа: «Я был пустынною страной...» и «...быть веселой, / Цветущею землей». Олицетворение, символическая емкость как художественная форма восточной поэзии переданы Фетом совершенно в духе Хафиза, для значительной части поэзии которого и характерен пантеизм, свободный от мистического подтекста.