Диалоги

ФИЛОНУС. В поведении людей, которые, в свою очередь, являются элементами общественной структуры, наряду с объективными закономерностями, производными от структуры, проявляются также индивидуальные, личные свойства их психики. То, в какой степени они могут проявлять эти свойства, определяется самой системой. Я допускаю, что в неандертальском обществе тоже были свои эйнштейны, только занимались они не теорией гравитации, а добыванием огня с помощью трения. Однако общественное устройство применением ли откровенного насилия, преобладанием ли закоснелых культурных обычаев (навыков) может сводить на нет проявление личных способностей на определенном этапе их развития. Что же касается «постоянных» свойств человеческой натуры, то следует различать врожденные и приобретенные; так, например, способность говорить – врожденное свойство, но язык, каким пользуется человек, – приобретенный навык, зависящий от окружающих условий. Общественная система обязана способствовать развитию индивидуальных способностей, проявляющихся, разумеется, в культурных формах и содержании данной эпохи. Открывать возможности, расширять рамки демократических свобод, а не замыкать – для окончательного формирования – личность в готовых, навязываемых условностями формах – вот цели социологических конструкций. Схоластические же споры на тему о том, что унаследовано, а что приобретено, что в человеке неизменно, а что обусловлено системой, частью которой он является, разрешить может только опыт. Можно опытным путем установить, что зависит от структуры, а что – от индивидуумов, для этого в одном случае надо будет поменять местами людей, не меняя системы, а в другом – поступить наоборот (изменить структуру, не меняя людей).

ГИЛАС. Раз уж мы заговорили о так называемой человеческой природе, друг мой, не могу удержаться и изложу мысли, которые давно меня волнуют. Не кажется ли тебе, мой дорогой, что сходство человеческих индивидуумов с мыслящими системами очень велико, только если эти системы создавать с ужасающей небрежностью, достойной порицания? Поскольку некоторые из них включают дефектные цепи логического рассуждения, у других отсутствует механизм самоконтроля, у кого-то – постоянство обратных связей, так что вместо того, чтобы стремиться к намеченной цели, они рассеянно блуждают безо всякого смысла в гуще жизни, еще кому-то не хватает внутреннего равновесия, многие способны лишь на воссоздание странного, бесформенного и упрощенного образа окружающей действительности. В конце концов, избыток экземпляров испорченных, неисправных, изломанных, просто тупых. Не кажется ли тебе, что эти системы – глупые?! Ты не находишь, что обычные физические различия между расами и национальностями – ничто в сравнении с пропастью интеллектуальных различий в пределах той же самой расы, да хотя бы и семьи, и это не только если принять за критерий сравнения творческие способности, но и вообще способность использовать культурное богатство, уже накопленное обществом? Неужели плоды слепого спаривания особей в эгоистичном стремлении к мимолетному наслаждению или массовое производство несчастных, гонимых и обездоленных жизненными противоречиями, – не глумление над всеми высокими идеалами, какие человек вообразил себе и каким он старается следовать? Не должно ли существо, размышляющее о развитии своего собственного вида, задуматься не только об изменении общественных систем, но и о биологическом изменении generis humani[26]? И не с точки зрения выращивания гениев, а просто с целью предотвратить массовое появление кретинов?!

ФИЛОНУС. Что за бурные упреки всему нашему роду, Гилас! Честное слово, не ожидал, что услышу их от тебя – после всего того, что уже было сказано.

ГИЛАС. Будешь оспаривать факты?

ФИЛОНУС. Отнюдь нет. Конечно, глупость существует на свете, и социолог обязан учесть ее в качестве одного из параметров при сопоставлении. Также очень вероятно, что когда-нибудь в далеком будущем люди займутся совершенствованием собственных биологических свойств, чтобы предотвратить возникновение физического и духовного уродства. Однако твой обличающий тон, весь твой строй мысли навеян, мне кажется, не столько философской заботой о судьбе рода человеческого, сколько нетолерантным презрением интеллектуала к простому обывателю, а это опасная и достойная всяческого порицания точка зрения, друг мой. А потому я считаю, что не будет излишним встретиться в этом парке снова для проведения еще одной, на сей раз последней беседы.

VIII