Диалоги

Во-первых, принимая во внимание исключительную пластичность человеческой природы, ее умение приспосабливаться даже к наиболее необычным, сложным или опасным условиям жизни, общественные структуры не сразу и не без труда обнаруживают свои существенные объективные недомогания. Здесь всегда теряется граница между объективным и субъективным. В том, что в системе есть плохого, легче всего обвинить саму человеческую природу, ее недостатки и несовершенство, и для их преодоления применить ту или иную форму насилия. Вместо того чтобы приспособить систему к человеческим особенностям и потребностям, мы поступаем наоборот: человека с его характером и нуждами подгоняем под систему. Это опасность прокрустова ложа. Когда подстраивают людей под систему, а не систему под людей, то для согласования теории с практикой становится необходимым принуждение, а оно порождает ложь. Эту ложь люди осознают в разной степени – кто-то ее видит явственно, кто-то только догадывается, еще кто-то воспринимает необходимость лгать индифферентно, даже не спрашивая, не задумываясь над тем, почему так происходит. Со временем коллективное лицемерие приводит к тому, что все, выработанное в человеческом поведении под принуждением, становится автоматизмом, условностью. Притворство как маска срастается с лицом, эту маску невозможно снять, невозможно отделить от личности, потому что она становится интегральной частью человека. Так можно довести до тяжелой психической травмы.

ГИЛАС. А какую ложь ты, собственно, имеешь в виду?

ФИЛОНУС. В принципе, не существует общественной системы – во всяком случае, до сих пор не существовало, – в которой бы не присутствовала ложь в качестве элемента общественных процессов; особенно лживой бывает реальная мотивация начинаний, как индивидуальных, так и коллективных, в экономической, политической областях, во внутренней политике и в отношениях с другими государствами. Однако участие лжи в общественных процессах, наверное, нигде не достигает таких размеров, как в централизованной системе, особенно если ее создание осуществлялось с наиболее выраженной, априорной последовательностью. Любая спонтанность человеческих реакций искореняется, а вместо нее прививаются реакции организованные, то есть предписанные властью. Общественность обязана реагировать на каждое происходящее событие – и действительно реагирует подобным образом; организованными, то есть предварительно запланированными и навязанными исполнителям-участникам, становятся даже такие формы коллективного поведения, какие в прежней общественной системе были проявлением абсолютной спонтанности (например, уличные манифестации); в этой ситуации общественное мнение, превратившись в эхо, в безусловно пассивное отражение действий и оценок властей, становится чистой формальностью. Знакомство с механикой подобных явлений производит на человека, который внезапно оказался в подобном обществе, впечатление, что он принимает участие в отрежиссированном представлении, и этот человек постоянно ждет, что актеры наконец снимут маски и перестанут играть – а они играть не перестают... Отдельные акции организованных коллективных псевдоспонтанных действий, представляющих собой дальнейшую последовательность универсалистского вмешательства властей во все сферы жизни, со временем создают своего рода идеальный образец гражданина, который имеет такое же отношение к реальным людям, как изображения размещенных на манер восковых фигур на свадебных фотографиях в витринах провинциальных фотографов к прохожим, идущим мимо этих витрин, – или как обычное человеческое поведение к нормам, представленным в руководстве по savoir-vivre[25]. Происходит, во-первых, утрата индивидуальных возможностей реагирования, а во-вторых, втискивание личности в тесный корсет идущих извне указаний не только для совершения действий, но даже и для притворной демонстрации ряда эмоциональных состояний.

Возникает парадоксальная и нигде прежде не известная ситуация, в которой искренняя непосредственность индивидуальной реакции, даже если она совпадает с типом реакции, утвержденным властями, подозрительна и «плохо смотрится» только потому, что является подлинной. Ведь если кто-то хотя бы раз выступил публично под воздействием внутреннего, а не внешнего побуждения, то он может это сделать снова, на этот раз уже, возможно, и вопреки намерениям властей, и поэтому он для системы коллективного притворства потенциально опасен.