Диалоги, которых не было

Но вот что Солодовников опустил, обрезав цитату на самом интересном месте:

«Как "Duomo" ярок, цветист, радостен снаружи, так внутри он меня поразил бедностью, сухостью, темнотою. Небольшие окна, то круглые, розеткою, то длинные, почти лентою, унизаны синими, пунцовыми, реже желтыми, вообще темно-цветными стеклышками, почти не пропускающими света. Вы движетесь в совершенном мраке. Вдали горят немногие, редкие лампады. Это – царство духов, это – как на кладбище…»

Ну и причём же здесь культура, которой нужно восхищаться? Достойная восхищения оболочка, а внутри – мрак, убожество… Странно, что Розанов так и не понял скрытого смыслы того, что написал. Видимо, это был тот самый случай, когда рукой писателя водило нечто, как бы сидящее в подсознании, его alter ego.

Гости блогера тему связи искусства и ремесла не стали обсуждать – тема скользкая, всем приходится зарабатывать деньги, поэтому не станет Крымов сравнивать созданные им эскизы театральных декораций с творениями Леонардо да Винчи. Не всякому дано преодолеть в себе ремесленника и стать художником, свободным от влияния толпы и мнения властей предержащих. Впрочем, Норштейну и Крымову я не могу предъявить никаких претензий.

Возникла пауза, и тут Солодовников, перескочив на высокие материи, изрёк нечто замысловатое о связи времён: «А вы чувствуете, что она в какой-то момент оборвалась?» Все дружно не согласились, только Звягинцев слегка замешкался – видимо, не сразу понял, что и где оборвалось. А вот Норштейн попытался ухватить первопричину, сославшись на фразу, произнесённую им в далёкие 90-е: «Сейчас идёт проверка на вшивость, кто есть кто, потому что раньше кивали на цензуру, а теперь кивать не на кого. Кивай на себя, а на себя вряд ли кто захочет кивать…» Ни на себя, ни на кого другого кивать и впрямь никто не захотел, а Клейман, вероятно намекая на новый Ренессанс, заметил, что река может уйти под землю, а потом снова выйти на поверхность. Эта сентенция всех успокоила – занялись перечислением примеров той преемственности, в которой вроде бы усомнился Норштейн… А я вот о чём подумал: главное, чтобы та река не ушла в канализацию! Если всё же уйдёт, лучше бы оставалась там, поскольку никакие технологии с очищением не справятся. Поводы для столь огорчительных предчувствий есть, их немало – достаточно почитать, что пишут в блогах, на интернет-форумах и в соцсетях.

Понятно, что об интернете не стали говорить – куда приятнее вспомнить о творениях Рембрандта, Караваджо, Рубенса, ну а то, что происходит там где-то, за стенами этого дома или даже в соседней комнате, их не очень-то волнует, судя по всему. Однако Норштейн снова за своё: «Сегодня искусство не играет такую роль в обществе, которую оно должно было бы играть». Звягинцев возражает, но не слишком убедительно и даже уводя разговор куда-то в сторону, словно бы защищая то, во что искусство превратилось в наше время. В его понимании преемственность сродни некоему сквозняку… Тут у меня сразу возникает мысль – как бы невзначай не простудиться. К счастью, беседа прервалась – последовал предложение выпить по второй… Ну а я подумал: прав Норштейн, но почему же не стали обсуждать причины возникновения столь прискорбной ситуации? Скорее всего, это было условием блогера: ни слова о политике, а то, не дай бог, как бы чего не вышло – под рюмку можно такого наговорить, что за всю оставшуюся жизнь не удастся оправдаться. Впрочем, обсуждать менталитет руководителей отечественной культуры – дело малопродуктивное. Всё равно мало что изменится, а если что-то сдвинут, поднатужась, то совсем не в ту сторону. Всё потому, что есть наша культура, а есть то, что по какой-то неведомой нам причине они называют тем же словом, не вполне понимая, о чём идёт речь.

Вполне резонно, что зашёл разговор о непризнанных художниках. Клейман сожалеет: «Мы не знаем, что есть в мастерских…» Вроде бы пришло время выставлять то, что было написано, к примеру, в 70-е, но… Но Звягинцев другого мнения: «Это никому не надо». И он прав – это нужно Клейману, Норштейну, Крымову, немногочисленным ценителям живописи… И больше никому! По крайней мере, так считают власть имущие и те, кто исполняет их распоряжения. Ну а то, что пишут теперь, по мнению Крымова, совсем не впечатляет: «То, что видел в музеях, на частных выставках, не аукнулось… Что-то испортилось… Художник должен быть выразителем того времени, в котором он родился…» Возможно, дело в том, что не могут художники выразить те чувства, которые их теперь одолевают – то ли боятся, то ли таланта не хватает. Норштейн вроде бы подтверждает эту мысль: «Надо быть очень осторожным». Осторожным в высказываниях из страха потерять работу или в творчестве не переходить ту черту, за которой заканчивается искусство и начинается его жалкое подобие? Или просто меру знать, причём во всём. Вот с последним тезисом можно согласиться.