Диалоги с шахматным Нострадамусом

Говоря о составителях турнирных сборников и о примечаниях к партиям, Доннер, без всякого сомнения, имеет в виду советских гроссмейстеров, участников традиционных турниров в Амстердаме и Бевервейке. После тура они попросту надиктовывали комментарии к своим партиям мастеру Берри Витхаузу, который мог с грехом пополам изъясняться по-русски.

В послевоенный период Витхауз состоял в оргкомитетах всех голландских турниров и неутомимо писал о шахматах. С сеансами одновременной игры он объехал всю Голландию. Особенно популярным было турне, спонсором которого являлся один из крупнейших супермаркетов страны «Фром и Дрейсман». Турне это всегда проходило в феврале, сразу после окончания турнира в Бевервейке, и длилось почти месяц. Шахматный караван из пяти-шести гроссмейстеров и мастеров колесил по всей стране, останавливаясь каждый вечер на новом месте.

Берри Витхауз был членом компартии, общества дружбы Голландия — СССР, регулярно бывал в Советском Союзе и писал в газету «Вархейд»[ 18 ]. Неслучайно поэтому, что советские шахматисты нередко оказывались гостями Витхауза в Амстердаме. В его доме провел целый месяц Лев Полугаевский — секундант Смыслова на межзональном турнире 1964 года.

Коммунистическая партия была довольно популярна в стране после 1945 года, в первую очередь благодаря победе Советского Союза во Второй мировой войне. Хотя Голландию освободили канадцы и американцы, имя Сталина было символом победы, и один из самых больших бульваров Амстердама был назван тогда его именем (сейчас — аллея Свободы). Во время войны многие голландцы, тайно слушая сводки Би-би-си из Лондона, следили за событиями на восточном фронте, и им были известны не только крупнейшие военные операции, но и имена всех маршалов Красной Армии. Писатель и шахматист Тим Краббе, родившийся в 1943 году, получил, казалось бы, довольно часто встречающееся имя (голландский вариант русского Тимофея), но на самом деле был назван в честь маршала Тимошенко. Кое-кто, по слухам, изготовлял уже плакаты с текстом: «Тимошенко! Остановись — это уже Голландия!», но до конца войны оставалось еще два долгих года.

Популярность компартии резко пошла на убыль после доклада Хрущева на 20-м съезде партии и венгерских событий осенью 1956 года. Танки на улицах Будапешта, тысячи беженцев, прибывших в Голландию, резко изменили отношение населения к коммунистам. По стране прошли антикоммунистические демонстрации, в магазине левой литературы «Пегасус» на центральной улице Амстердама были выбиты стекла и сломана мебель. В командном первенстве страны многие подвергли бойкоту Витхауза, отказываясь садиться с ним за шахматную доску. Куба Фиделя Кастро зажгла было снова интерес к социалистическим идеям, но после подавления Пражской весны количество членов коммунистической фракции в парламенте стало уменьшаться с каждым годом. Последний удар нанес коммунистам распад Советского Союза: после очередных выборов они не получили ни одного места в парламенте, и партия вынуждена была самораспуститься. Закрылась и газета «Вархейд».

Витхаузу сейчас за восемьдесят, и он крайне редко появляется на шахматных турнирах, ведя уединенный образ жизни. Берри не очень любит вспоминать прошлое и несколько лет назад согласился на разговор со мной, только когда узнал, что речь пойдет об Эйве и Доннере.

Публикация Доннера помечена 1965 годом. Когда я семь лет спустя познакомился с ним, он вел еженедельные рубрики в журнале «Тайд» и газете «Фолкскрант», а я выписывал советские шахматные журналы, откуда он мог всегда выудить что-нибудь интересное для своих публикаций. Партии закончившихся турниров становились доступными тогда только спустя несколько недель, а то и месяцев, ничуть не теряя при этом своей актуальности. Ах, это блаженное, двигавшееся черепашьим шагом доинтернетовское время!

Помимо шахматных изданий я получал также «Советский спорт». Хотя газета была ежедневной, поступала она ко мне оптом, раз в три-четыре дня; каждый экземпляр был обернут грубой коричневой бумагой, намертво скрепленной с газетой застывшим канцелярским клеем, тоже коричневого цвета, поэтому вместе с бумагой сдиралась обязательно и какая-то часть самой газеты.

Хейн всегда записывал то, что я переводил ему, мелким характерным почерком. Этот почерк хорошо знали в редакциях газет и журналов, где сотрудничал Доннер: он наотрез отказывался учиться печатать на пишущей машинке, к помощи которой прибег только после случившегося с ним несчастья, когда не мог уже писать и после длительных тренировок научился выстукивать свои рассказы одним пальцем.

Он владел несколькими языками, но познания в русском, который Доннер часто слышал во время турниров, были весьма скудные. Он мог почти без акцента произнести все шахматные термины, названия фигур, цифры от единицы до восьми, слова «большевик», «хулиган», «политбюро». Ну, и еще два, известные каждому иностранцу: «спутник» и «погром».