Диалоги с шахматным Нострадамусом

Через минуту, выйдя из кабинета доктора, я подумал: «Вот — суета и тщеславие. Еще вчера в мучительных раздумьях ты ворочался всю ночь, размышляя о жизни и смерти, обуреваемый одной мыслью: а что если?.. Сегодня же, забыв обо всем, радуешься дешевому газетному комплименту, который завтра будет забыт начисто, если вообще кто-нибудь, кроме твоих близких друзей, обратил на него внимание. Воистину прав был философ, знавший людскую природу: мы теряем с радостью даже жизнь, лишь бы об этом говорили...»

И так ли далеко отстоят этот сентябрьский амстердамский день от такого же ленинградского 1957 года? Мелкая осенняя морось, улица Восстания, стенды, на которые наклеивались тогда газеты для публичного чтения. Хотя большинство мужчин изучают «Советский спорт», есть читатели и у «Смены». Вглядевшись, среди читателей этой молодежной питерской газеты можно заметить и подростка, одетого в демисезонное пальто, которое через пару месяцев в связи с наступающими холодами он будет называть уже зимним. Мальчик снова и снова перечитывает коротенькую заметку о традиционном шахматном празднике во Дворце пионеров, о сеансах одновременной игры, проведенных бывшими его воспитанниками, а ныне известными гроссмейстерами Корчным и Спасским. Корчной, играя с часами на десяти досках с сильными перворазрядниками, проиграл одну партию и сделал две ничьи, и об этом мог прочесть сейчас каждый. Мальчик исподволь поглядывает на читающих, и, когда их взоры переходят, как ему кажется, на эту шахматную заметку, ему хочется закричать: «Да это же я, тот самый, о котором вы читаете в газете, который сделал ничью с самим Корчным! Вот он стоит рядом с вами, вот же он!..»

С того дня прошла жизнь. Сегодняшние турниры сплошь состоят из людей, по возрасту годящихся мне во внуки. На сцене новые герои, как и положено в шахматах и в жизни. Фамилию мою помнят только люди в возрасте, хотя бывают и исключения, конечно. Совсем недавно, когда я примерял очки с понравившейся оправой и попросил отложить их на несколько дней до принятия окончательного решения, продавец, записывая мою фамилию, поинтересовался, не из семьи ли я известного шахматиста. Услышав, что я и есть тот самый шахматист, молодой человек очень удивился, полагая, что Сосонко давно умер. Я счел это нехорошим знаком, очков не заказал и вообще больше не заходил в тот магазин.

Я привык к латинскому написанию своего имени, видел его напечатанным на китайском, иврите, индонезийском. Но самое лестное упоминание его относится к 19 февраля 1976 года, когда оно появилось в рубрике знакомств еженедельника «Свободная Голландия», и этот пожелтевший от времени номер журнала я храню до сих пор. Вот это коротенькое объявление, набранное очень мелким шрифтом:

«Молодая женщина тридцати шести лет из хорошего общества принимает мужчин за вознаграждение. Предпочтительнее тип Генны Сосонко и Нила Даймонда».

Увидев свое имя рядом с именем исключительно популярного американского певца, чьи пластинки заполняли витрины всех музыкальных магазинов, я понял: какие бы вершины мне ни удалось еще покорить, выше этого пика мне уже не подняться. Несмотря даже на то что после наших имен в тексте была еще одна фраза: остальные тоже не будут отвергнуты...

Х . Доннер. Агрессия

Должно быть, это произошло зимой 1942/43года. Я выступал в роли полузащитника третьей команды ПУШ, хоккейного клуба[ 22 ] гаагской протестантской гимназии, и, когда мы играли против четвертой команды ВСЛ, мне представилась уникальная возможность.

После скоростного дриблинга я выхожу один на один с вратарем команды соперников. Он в отчаянии бросается мне навстречу, но спотыкается и падает, и я легко обвожу его. Ворота пустые, достаточно легкого щелчка, чтобы забить гол, но внезапно налетевший порыв, которому я не могу сопротивляться, заставляет меня принять мяч на клюшку и элегантной дугой послать его выше ворот. Жест законченного благородства: такой гол я забивать не хочу.

Зрители, стоящие у кромки поля, в смятении, но как только они понимают — дрожит от аплодисментов холодный зимний воздух, а немного позже рука учителя классических языков на моем плече только усиливает сознание собственного огромного благородства. Дважды благословленный, предвкушение небесного блаженства.

Мои товарищи по команде думали об этом, разумеется, совершенно по-другому. Результатом моего эгоцентризма явилась ничья против ненавидимой и презираемой ВСЛ, а это не понравилось никому. Они не сказали ничего, но их ворчание было слышно в тех же сферах, где я купался в эйфории.

Моя хоккейная карьера закончилась быстро: я был выведен из состава клуба за неуплату членских взносов, — но жизнь в суровом мире профессиональных шахмат научила меня: там, где должно свершиться правосудие, милосердие неприемлемо.