Диалоги с шахматным Нострадамусом

Через несколько дней после того случая Земиш в кафе подсел к столику Пахмана. Людек признавался потом, что ему не было тогда приятно сидеть за одним столом с немцем, но разговор, который затеял Земиш, изумил его еще больше. «Ну не олух ли Гитлер царя горохового, что думает выиграть войну с Россией», - сказал Земиш довольно громко. «Следует заметить, - поясняет Пахман, — что в то время Прага была прямо наводнена осведомителями гестапо, и его тираду можно было услышать, по меньшей мере, на расстоянии двух столиков от нашего».

Когда Пахман попросил его говорить тише, Земиш, совершенно не понижая голоса, повторил: «Так ты, значит, не считаешь, что Гитлер просто-напросто идиот?»

Земиш держался до лета 1944 года, когда излишняя разговорчивость стала для него роковой. На каком-то турнире в Испании он снова начал открыто выражать свое мнение о нацистах, но по возвращении в Германию был арестован и провел пару месяцев в концлагере. После войны он жил долгое время в земле Шлезвиг-Гольштейн, в поместье барона фон Ахифельда, мецената и друга многих шахматистов, после чего переехал в Гамбург. В конце жизни он снова поселился в Берлине. Круг замкнулся.

В послевоенные годы Земиш играл время от времени в турнирах. Тогда еще не было рейтингов, и норма для получения мастерского и гроссмейстерского титулов зависела от числа обладателей международного звания, независимо от их силы, поэтому престарелые маэстро были желанными гостями в европейских турнирах. В них играли Тартаковер, Грюнфельд, Бернштейн, Пирц, Мюллер, Йонер, Релыитаб. Играл и Земиш. За плечами была долгая, трудная жизнь; удивительно ли, что выступления в этих турнирах никак нельзя отнести в разряд успешных в длинном послужном списке немецкого гроссмейстера.

Земиш дожил до глубокой старости, но в последние годы всё свободное время отдавал другой своей страсти — бриджу, где наличие его замечательной памяти было очень кстати. Недаром он прекрасно играл вслепую и, как ни странно, блиц, несмотря на глубокие раздумья, в которые погружался в турнирных партиях. Когда он был молод, в игре не глядя на доску ему было мало равных, и сам Алехин сказал о нем однажды: «Из всех новейших мастеров, которых я имел случай наблюдать во время игры вслепую, больше всего мне понравился Земиш: мне импонировали его большая техника, его быстрота и уверенность».

Я видел Земиша только однажды, летом 1974-го, в одном из тех немецких городков-курортов, название которых начинается на Бад. Когда мне показали старика, мирно дремлющего над чашкой кофе, это, помню, не произвело на меня большого впечатления. Я не заметил, что у него что-то не в порядке с рукой, может быть, оттого, что на том курорте было немало крепких еще пожилых мужчин, одни — на костылях, другие — с бесстрастно глядящим в одну точку стеклянным глазом или с откровенно пустым рукавом пиджака, и я не мог избавиться от мысли, что знаю, где лежат недостающие части их тел.

Я смотрел на него, как смотрят дети на чучело мамонта в антропологическом музее: надо же, какие ископаемые населяли шахматный мир. Он умер на следующий год в Берлине, не дожив месяца до семидесяти девяти лет.

Земляки

В один из весенних дней 1970 года я зашел к Корчному, который жил тогда в Ленинграде на Гаванской улице Васильевского острова.

«Вот какое удивительное письмо я получил только что», — сказал Виктор, протягивая мне необычных размеров заграничный конверт, едва я только переступил порог. Это было отпечатанное на прекрасной глянцевой бумаге приглашение на двух языках, по-английски и на иврите, от Мигеля Найдорфа на свадьбу его дочери, которая должна состояться через два месяца в главной синагоге Буэнос-Айреса.

«Пора оформлять документы на поездку в Аргентину», — посоветовал я, и мы еще долго со смехом представляли себе вытянувшиеся лица сотрудников ОВИРа при чтении этого письма. Я не предполагал тогда, что скоро мне доведется часто встречаться с замечательным аргентинским гроссмейстером в разных странах мира и даже сыграть с ним пару партий.

В свадебном приглашении, присланном Корчному, речь шла о дочери Найдорфа от второго брака — вся его первая семья погибла в Польше во

время войны; сам он после Олимпиады 1939 года остался в Аргентине. Хотя Найдорф на протяжении нескольких послевоенных десятилетий с успехом продолжал играть в шахматы, профессионалом он не был и призы в турнирах его мало интересовали: сделав деньги в 50-х годах в страховом бизнесе, Найдорф был богатым человеком и любил это подчеркивать. Однажды, показывая Корчному свой «Ролекс», он гордо заявил: «Эти часики стоят больше, чем весь бюджет нашего турнира». В другой раз, когда Мигеля допекали вопросами о его состоянии, он воскликнул: «Да, я миллионер! И не на песо, я на доллары миллионер!» Впрочем, к деньгам относился философски. «Ну, что ж с того, что у меня много денег, желудок-то у меня один», — говорил он.