Диана (Богини, или Три романа герцогини Асси - 1)

- Из мрака. Одни говорят, что он был актером, другие - что он еврейский агент из Буэнос-Айреса. Я думаю, что он просто литератор без творческой силы. Он не в состоянии создавать характеры сам, своим творчеством, но он умеет очень ловко расчленять существующие в действительности. Поэтому он взялся за политику и теперь занимается душевной анатомией над министрами и финансовыми баронами. Его коллеги узнают людей только по признакам их партии. Делла Пергола знает кое-что об индивидуумах. Он объясняет их психологию, что в нынешнее время уже не трудно, их физической природой, а эту последнюю ставит в зависимость исключительно от нижней части живота. Знаменитый поэт, по нему, страдает неврастенической фантазией, оплодотворенной задержками в пищеварении. Благородные мечтатели-реформаторы, по его мнению, славные малые, склонные к приливам крови к голове, причина которых заключается, быть может, в слишком продолжительном воздержании. При процессах банковских воров прокурор - мономан без следа знания людей, судья - голодающий, больной печенью завистник, присяжные - растерянное, одураченное стадо, знаменитый защитник - ловкий остряк, тривиальный и сантиментальный, с почерпнутым из бульварных романов миросозерцанием, а обвиняемый - добродушный простак с тяжелой наследственностью. Все вместе необыкновенно просты, не совсем вменяемы и в достаточной мере достойны презрения. Особенная способность Делла Пергола заключается в том, что он высказывает все это так, что не к чему придраться. Он не бранит противника, - он вообще никогда не имеет дела с противниками, а только с характерами, которые он расчленяет. Он занимается психологией, - правда, настоящей психологией камердинера, нескромной и низменной.

И в искупление всей своей бесплодной злости он время от времени приходит в экстаз при имени Гарибальди. Он говорит о нем не иначе, как с нежным умилением и почти таинственно, как будто между ним и стариком можно предполагать совершенно особенные отношения. Он бросает, это великое имя в лицо всем тем, которые думают, что они что-нибудь делают: - Будьте, как он, если можете! - с задней мыслью: - Если бы вы были такими, вы были бы безвредны. - Скрытая пружина всего этого - зависть, беспокойная зависть ко всем, кто тоже способен на что-нибудь, и в особенности, конечно, к тем, кто пишет. Делла Пергола - плебей, который сам не понимает, откуда у него столько таланта. С таким же изумлением, как и торжеством, он докладывает своим читателям о каждом тайном советнике, который посетил его на дому, чтобы переманить его на свою сторону с помощью интимных сообщений. Он называет это: достичь власти, сидя у себя в кабинете.

Герцогиня, улыбаясь, смотрела на разгоряченную подругу. Она обняла ее рукой за шею.

- Биче, ты описываешь его поразительно... наглядно. Сознайся, что он тебя очень оскорбил.

- Меня - никогда. Но он... расчленил нескольких людей, которых я уважала. Я ненавижу его, как грабителя моих иллюзий.

- А если бы этого и не было, - ты ведь его... коллега. Сознайся. Биче?

- Сознаюсь, - сказала Бла.

* * *

На балу у князя Торлония герцогиня попросила представить себе журналиста. После первых десяти слов оказалось, что он совершенно влюблен.

Она едва могла вспомнить его лицо. В нем было что-то английское, пожалуй, напоминающее английского актера. Очевидно, он всегда терялся в массе черных фраков. Ноги у него были чересчур длинны, - может быть, только потому, что он носил очень узкие панталоны и слишком короткий жилет. Он играл необыкновенно красивой тростью, из яшмы и черного дерева, с толстым хрустальным набалдашником. С недавнего времени трости начали брать с собой в гостиные: эту моду ввел принц Маффа. Она подумала: "А, он нашел средство занять свои руки. И сейчас же он написал свою статью и отважился приблизиться ко мне".

Он без всякого предисловия заговорил о принцессах, которые в одиноких морских замках вместо легенд о героях вдохновляются народной душой.

- И наконец, она, окруженная ликованием бедняков, открывает свой величественный невинный поход. О! Насмешливый хохот действительности никогда не пробьет панциря ее грез: я горячо верю в это.

- Вы повергаете меня в изумление, - сказала она, думая про себя: "Влюбленность портит его вкус".

Он объявил:

- Мир, герцогиня, лежит у ваших ног, а вы остаетесь так холодны, как будто вы из серебра. Я и не удивляюсь, что вы не испытываете ничего необыкновенного при виде маленького критика, теряющего из-за вас голову. А между тем мне казалось, что эта голова сидит крепко.

- Я считаю ее даже неподвижной, - заметила она.

- Вы... не верите мне? - тихо спросил он, вертя трость то в одну сторону, то в другую.

Шлифованный хрусталь привлек ее взгляд. В это мгновение он повернул его, так что преломление света не мешало ей видеть его внутренность. Она увидела черно-голубое поле с запертыми воротами; перед ними лежал белый гриф.

"Какая дерзость, - подумала она, - он разгуливает с моим гербом".

Она пожала плечами и отвела глаза. Он прошептал едва слышно: