Примирение недавних врагов ознаменовали династические союзы. Мадам Елизавету, тринадцатилетнюю дочь короля, предназначавшуюся сперва дону Карлосу, обручили с вдовым Филиппом II, которому она должна была принести в приданое 400 тысяч золотых экю. Мадам Маргарита, сестра короля, обручилась с герцогом Савойским Эммануилом-Филибером. Ее приданое составляли доходы от герцогства Берри и 300 тысяч экю золотом, но самым роскошным свадебным даром становилось возвращение будущему супругу Савойи и Пьемонта.
Едва сложив оружие, бывшие противники испытали необходимость оправдать примирение благой целью, и таковой стала нужда добиться всеобщего единства для «реформации и приведения всей христианской Церкви к истинному единству и согласию». Но это уточнение, фигурирующее в первой статье договора с Испанией, не очень-то утоляло досаду всех, кто годами не щадил ни жизни, ни денег ради победы Франции[549]
.Уязвленное самолюбие воина-победителя не позволяло Франсуа де Гизу смириться с тем, что договор перечеркнул результаты стольких усилий. Он вновь предлагал послужить королю мечом: «Сир, даже если бы вы 30 лет только проигрывали, и то не потеряли бы того, что хотите разом отдать. Пустите меня в худший из городов, что намерены вернуть, и я с большей славой буду защищать его на крепостной стене, чем при этом, столь невыгодном мире, который вы готовы заключить. У вас, Сир, довольно и других слуг, которые сделают не меньше и здесь, и за горами»[550]
.Почти все современники разделяли эти сожаления. Блез де Монлюк писал в своих
Диана, долго остававшаяся при дворе — зимой 1558/59 года в Сен-Жермен-ан-Ле, весной в Вилье-Коттре, — пристально следила за развитием переговоров. Полностью разделяя миротворческие настроения, она неоднократно рассыпалась в похвалах коннетаблю, присоединяя их к комплиментам короля. Так, в уже цитированном письме, написанном 20 февраля в Сен-Жермен-ан-Ле[552]
, читаем: «Надеюсь, Вашими усилиями этот час принесет нам немного доброго спокойствия; и, буде и впрямь возможно, как Вы пишете, чтобы король Филипп встретился с королем и господином герцогом Савойским, это принесло бы великое благо и успокоило бы все ссоры, что стало бы отнюдь не малым из Ваших деяний […]. И еще, монсеньор […], коли Вам угодно будет вспомнить мою прямоту, Вы увидите, что я верный друг в любых обстоятельствах, а потому умоляю […] любить меня и почитать столь же, как я желаю удостоиться чести обрести Ваше расположение». Генрих показывал Диане все письма, какие получал от старого друга и посылал ему сам. Во время переговоров с Испанией герцогиня пыталась отстоять собственность своей дочери Франсуазы, герцогини Буйонской. После обручения Антуанетты де Ла Марк с Анри де Монморанси-Дамвилем их с коннетаблем объединяли общие интересы. Однако пришлось-таки подчиниться настояниям испанцев. В марте сам король предупредил об этом Франсуазу де Буйон: «Прошу Вас, со всей моей сердечной к Вам любовью, кузина, не чинить каких-либо препон, а и впрямь вернуть владения в виде означенного герцогства, замка и крепости де Буйон тем, кто поименован в указанном договоре, соответствующие статьи которого Вам будут сообщены особо. И пребывайте в уверенности, что, как я ныне обещаю Вам сим собственноручно начертанным посланием вкупе с прилагаемым документом, даровать и Вам, и Вашим детям столь щедрое и справедливое воздаяние, что Вы сможете с полным на то основанием радоваться и пребывать в полном довольстве»[553].Обещанная компенсация вскоре выразилась в предоставлении «кузине» доходов с соляных складов в Пуату.
Опираясь на общность взглядов с королем, герцогиня, так же как и коннетабля[554]
, обласкивала всех и каждого, кто близко или отдаленно был связан с событиями: например, проявляла массу заботы о герцогине де Невер, чей супруг, один из виднейших военачальников того времени, серьезно заболел. Не меньше внимания она уделяла и своему верному маршалу де Бриссаку, вынужденному скрепя сердце оставить Пьемонт. Когда маршал выразил беспокойство по поводу того, что с ним не посоветовались при заключении мирного договора, Диана написала ему длинное дружеское письмо: