Диана де Пуатье

Если бы Генрих оказался менее послушным и не уничтожил бы несколько писем своей любовницы, мы бы узнали, что чувствовала Диана, добившаяся всего, о чем только можно мечтать. Как странно распорядилась судьба в отношении этой холодной красавицы, этой безупречной супруги, этой набожной и нетерпимой матроны, коронованной любовным чувством, которое было причиной супружеской измены, в возрасте, когда большинство ее ровесниц уже заботились о душе!

Ведь речь шла именно о коронации. Титул королевы должен был достаться Екатерине. Но наследница Сен-Валье никогда не встала бы в один ряд с теми бесстыжими созданиями, которые были обязаны доставлять удовольствие господину, робели перед соперницами и вымаливали милости. Король говорил: «Моя Дама». Его подданные отныне стали называть ее Мадам. Так именовали Анну де Боже, Луизу Савойскую, словом, «правительниц» королевства. Альваротти, посол Феррары, по прошествии некоторого времени посчитал совершенно естественным, что такой же титул принадлежал отныне фаворитке.

Бывшая воспитанница дочери Людовика XI достигла практически такого же могущества, как и та, кто давала ей эти «Наставления».

«Чтобы добиться чего угодно, нужно вначале найти способ это сделать».

Она нашла способ добраться до тех вершин, на которых сейчас находилась, и теперь думала, как добиться исполнения всех своих явных или тайных желаний.

«Должно всегда иметь приличный внешний вид, быть холодной и уверенной в обращении, скромно глядеть, тихо говорить, быть всегда неизменной и спокойной, не отступать от принятого решения».

Об этом Диана также не забывала. Она никогда не теряла голову, не впадала в заблуждение. Никакие миражи не могли отвлечь эту четко мыслящую реалистку.

Ее супруг, усопший много лет тому назад, продолжал жить в ее разумных размышлениях. Он также преподал маленькой девочке незабываемый урок. Свидетель потрясений, случившихся на протяжении четырех правлений, он воспользовался своим опытом не столько для того, чтобы добиться серьезного политического могущества, сколько для увеличения своего благосостояния, содержания своей семьи и безупречной защиты и первого, и второго. Диана последовала его примеру с упорством, хитростью и методичностью, также передавшимися ей от престарелого нормандского сеньора.

На рисунке,¹⁰¹ медали¹⁰² и двух эмалях¹⁰³ мы видим, пожалуй, самые близкие к истине изображения охотницы, которая, начав свое правление, завершала полувековой отрезок своей жизни.

За пятнадцать лет черты ее лица ничуть не изменились. Надбровная дуга несколько округлилась, как будто чтобы лучше защитить глаза, от нацеленного на добычу взгляда которых ничто не ускользало. На тонком, благородном носу понемногу начала появляться кривинка, которая станет более заметна позже. Тонкие и сжатые губы не добавляли ее лицу, отмеченному печатью спокойного величия, никакой чувственной мягкости. На нем читались и ум, и энергичность, и упорство, и умение подчинять себе людей. Она была, безусловно, красива благородной и яркой красотой женщины, «которая не искала силы в слабости своего пола», а находила ее «в несгибаемой стойкости своего характера».¹⁰⁴

Диана не теряла времени на мелкое тщеславие, на ничтожные удовольствия, которые надолго увлекли бы другую. Несмотря на турниры, рыцарские романы, дворянскую гордость, доведенную до крайней степени, всем уже правила та сила, которая обрела свое непреодолимое могущество в начале века, сила денег. Именно к деньгам устремилось это дитя Возрождения, готовое отвергнуть Амадиса Галльского точно так же, как и прославлять его. Алчность стала первой страстью, которой она предалась. Второй страстью стала месть.

* * *

Франциск I умер, и новый король тотчас же покинул Рамбуйе. Вместе с женой он переночевал в монастыре, затем отправился в Сен-Жермен. Там не случилось ничего, что привело бы к изменениям в государстве, или в составе правительства, но все же произошел дворцовый переворот.

Генрих пригласил к себе Монморанси, объяснив, что отныне тот будет для него «отцом и главным советником». Они встретились 2 апреля и провели два часа с глазу на глаз. Молодой правитель, абсолютно несведущий в делах государства, испытал с новой силой доверие и преклонение перед мощью и находчивостью, воплощением которых был коннетабль. По крайней мере, именно таким в его глазах представал этот воин с сильной шеей, мощными запястьями, мрачным лицом, особое безобразие которому, как казалось, придавали глаза, близорукие, с несколько расходящимся взглядом, а также его знаменитый нос (некогда этого человека называли Курносый Монморанси).