ДЬЯВОЛ

От гула в его груди мое сердце взлетает ввысь, чтобы через секунду нырнуть прямо в желудок, когда он игриво хватает меня за ногу и сжимает ее.

— Умная задница.

Я сглатываю комок нервов, застрявший в горле, когда он кладет мою ногу себе на колени и смотрит на меня: — Дэвид говорит, что ты делаешь успехи.

Я киваю. Ненавижу, когда он говорит о моей терапии. Это лишь напоминает мне о том, как я испорчена и что у нас практически нет шансов быть вместе.

Также это напоминает, что наше время подходит к концу. Я не идиотка. Я знаю, что Каин настоял на моей интенсивной терапии, чтобы я справилась с агорафобией (прим. Пер.: Расстройство психики, в рамках которого появляется страх скопления людей, которые могут потребовать неожиданных действий; бессознательный страх, испытываемый при прохождении без провожатых по большой площади или безлюдной улице) и другими проблемами после смерти матери, только потому, что хочет, чтобы я исчезла из его жизни, когда мне исполнится восемнадцать.

Не могу сказать, что я его виню. Кто в здравом уме захочет продолжать заботиться о головной боли, которую он не создавал? Каин уже сделал для меня больше, чем моя биологическая мать.

И хотя я не думаю, что когда-нибудь смогу выйти на улицу, не беспокоясь о том, что люди будут сплетничать и говорить ужасные вещи за моей спиной... у меня наконец-то появилась надежда, что однажды я стану нормальной.

Но это не отменяет того факта, что я до ужаса боюсь, что Каин скоро выпустит меня на свободу. Неважно, насколько он заслуживает того, чтобы жить своей собственной жизнью.

— Что случилось?

— Ничего, — он бросает на меня тот взгляд, которым я одаривала его ранее, и я уступаю, — через три недели мне будет восемнадцать.

Его адамово яблоко подрагивает: — Я знаю, — прищуренное выражение лица говорит о том, что он тоже размышляет об этом.

У меня сводит живот, и я практически слышу тиканье часов.

— Кажется, меня сейчас стошнит.

Я собираюсь встать, но он кладет мою вторую ногу себе на колени и упирается предплечьем в мои лодыжки, пригвождая меня к месту.

— Что с тобой происходит? — я открываю рот, но он рычит: — Не говори, что ничего.

Слезы застилают мне глаза. Я понятия не имею, как сказать это, чтобы не выглядеть отчаянной сумасшедшей, но мне так страшно, что я решаю рискнуть.

— Я еще не готова уехать. Мне нужно больше времени, — я встречаюсь с ним взглядом, — я знаю, что прошу многого. Я знаю, что это нечестно по отношению к тебе. Я знаю, что от меня остались объедки...

— Объедки? — он смотрит на меня так, будто у меня выросла еще одна голова, — Иден, о чем, черт возьми, ты говоришь?

— Разве ты не выгонишь меня, когда мне исполнится восемнадцать?

— Нет.

Я смотрю на него скептически: — Ты уверен?

Он усмехается: — Я чертовски уверен.

Я складываю руки на груди: — О, — половина меня чувствует себя дурой... а другая половина благодарна за то, что ничего не изменится. — Спасибо.

— Не совсем понимаю, за что ты меня благодаришь, но не за что, — он качает головой. — Наверное, я должен позволить тебе вернуться к тому, чем ты занималась.

Он начинает вставать, но тут мое внимание привлекает след красной помады на воротнике его рубашки, и у меня внутри все вздрагивает.

— Где ты был этим вечером?

Я не дура, я знаю, что у Каина был секс после смерти моей мамы. Черт, я почти уверена, что он занимался сексом с другими женщинами и до ее смерти, учитывая, что между ними не было абсолютно никакой химии.

Просто я никогда раньше не видела подтверждения этому.

— Не думаю, что это твое дело.

Он прав, не мое дело... но моему сердцу не прикажешь. Мне было достаточно того, что я была свидетелем его отношений с матерью, но я не могу смириться с мыслью, что у него есть кто-то еще.

Будь моя воля, я бы стала его маленьким грязным секретом, который он каждую ночь уносит в свою постель, а не любящей его падчерицей. Будь моя воля, я бы стала той, кто удовлетворяет все его желания и потребности, чтобы он не искал никого на стороне. Будь моя воля, Каин бы испытывал ко мне хотя бы часть того, что чувствую к нему я.

Но Каин никогда не рассматривал меня в таком свете, и, думаю, никогда не будет.

Его мораль и этика не позволят ему.

Только если я не сделаю что-то, что хоть немного встряхнет его.

Откинувшись на подушку, я снова кладу ноги ему на колени, намеренно потягиваясь, чтобы футболка еще больше облегала мои стройные изгибы.

— Да ладно, Каин. Я думала, мы друзья.

Если он и замечает провокационный тон моего голоса, то никак не комментирует это. Как обычно, он молчит. Челюсть сжата. Взгляд напряжен. Но он не уходит... значит, какой-то его части нравится находиться рядом со мной.

— Ты давно с ней встречаешься?

Он смотрит на меня: — Я не буду говорить об этом с тобой.

— Почему? — жеманно спрашиваю я. — Я имею в виду, что теперь я практически совершеннолетняя. Конечно, мы можем поговорить по-взрослому... верно? — его глаза следят за пальцем, которым я провожу по своей груди.

— Я не собираюсь обсуждать свою сексуальную жизнь с дочерью.

— Мы оба знаем, что я не твоя дочь, Каин.