Дьявол

— Нет, верно это были не слезы, — задумчиво произнесла Анна, глядя в зеркало, — потому что ты ведь наперед знаешь, когда придет конец. — Исполненная тайного счастья, она доверчиво кивнула сама себе и еще тише продолжала: — Ты знаешь, когда это будет, и я знаю… вижу… а где вижу, не скажу. Но мне нечего об этом думать. — Она взглянула на сидящего перед ней Неккера. — Сделаем ему удовольствие, Оливер. Зеркало приносит мне столько радости, так почему же не дать эту радость и ему? Верно, Оливер?

— О, да, — кивнул Неккер, — зеркало показывает тебе твою жизнь, Анна.

Он говорил совсем тихо, еле внятно, словно боясь ранить ее словом или звуком.

— Мою жизнь? — изумилась она. — Почему ты не говоришь: мое отражение? Моя жизнь, Оливер, не может дать радости ни ему, ни мне…

Она озабоченно подняла руку.

— Оливер, я ничего больше не могу ощущать, я боюсь живого тела… у меня перед живым телом такой страх… смертный страх, Оливер! Я дам ему мое отражение, доставлю радость его глазам. Но он не смеет больше желать… желать меня… Это был бы конец, а он не должен приближать моего конца… Ты все-таки плакал, Оливер?

Неккер провел рукой по лбу, словно решаясь на что-то, затем поднял к ней свое лицо.

— Нет, — сказал он убежденно и твердо, — он не смеет больше желать!

Она взяла его голову обеими руками, притянула к себе и долго глядела на него.

— Теперь мне хорошо, — блаженно прошептала она, — его любовь — это Оливер! То, что ты хочешь сделать — хорошо. И он знает, что ты делаешь доброе дело, Оливер!

Она отпустила его голову; взгляд ее оторвался от его взгляда, задумчиво и радостно скользнул куда-то вдаль, потом упал на зеркало. Оливер отклонился назад, легко проводя пальцами по ее лбу и вискам. Она еще несколько секунд глядела на свое отражение широко раскрытыми блаженными глазами, потом веки ее опустились, и она уснула сладко как дитя. Голова ее склонилась на чуть приподнятое левое плечо. Рот приоткрылся, короткое дыхание было едва слышно. Оливер, измученный и как-то сразу постаревший, еще посидел немного рядом с нею. Затем он встал, осторожно убрал зеркало с ее колен и поставил его обратно на столик. И он отворил стенной шкапчик, насыпал какого-то порошку на сковородку и сжег это снадобье на столике перед спящей. Сладкий, одурманивающий дым окутал комнату.

Мейстер прошел в горенку к Даниелю Барту.

— Госпожа будет очень крепко спать сегодня, Даниель. Через час ты отнесешь ее в башню. Я буду там и позабочусь о том, чтобы ты прошел незамеченным. Но на всякий случай прикрой ее лицо и всю ее укутай чем-нибудь. Самое лучшее — принеси ее под большим плащом.

Барт в ужасе глядел на него.

— Мейстер! Господин мой! Что вы делаете? — вскричал он.

Оливер слабо улыбнулся.

— Ничего худого, Даниель; госпожа говорит даже, что я делаю доброе дело.

— Госпожа знает? — изумился слуга.

Оливер кивнул головой.

— Она хочет дать королю свое отражение в зеркале, — свою радость. Но не больше.

— Господи Иисусе Христе! — ужаснулся Даниель Барт. — Что это все значит?

Неккер обхватил шею Даниеля обеими руками и простонал ему в ухо:

— Радость смерти, последняя радость!

Оливер прошел к королю. Он думал: — Из-за кого я плакал? Из-за него? Из-за себя? Да, и еще раз да! Из-за него и себя: ведь это одно и то же. Но мне труднее, чем ему и чем ей… Моя ноша тяжелее… Я их обоих несу к роковому рубежу! И оба они говорят мне: ты хороший. Быть может, я и не таков, но я хотел бы быть таким. И правда, я многое даю и многое значу: для него я — брат, брат — человек, для нее — сама любовь. Уже давно я чувствую, что горжусь малейшей ее похвалою. И вот теперь, когда я делаю для него все, что еще можно сделать, — нечто воистину тяжкое, — неужто теперь он не смирится! Неужто он не останется по сю сторону рубежа, смягчившись и очеловечившись?

Людовик ужинал с обоими «куманьками». Он внимательно посмотрел на вошедшего Неккера, но ни о чем его не спросил. Разговор шел о рождении дофина и политических последствиях этого факта. Но ни король, ни оба его советника не упоминали о герцоге Гиеньском; они словно избегали касаться этого вопроса и говорили все больше о том, какое влияние весть о рождении наследника будет иметь на международное положение Бургундии. Король был того мнения, что герцог Бургундский по горло занят осложнениями с Германией, окончательно увяз в них и не сможет в ближайшее время оторваться от восточной своей границы, чтобы заняться делами Франции; а что лотарингцы и швейцарцы со своей стороны не оставят его в покое, за это можно поручиться; к этому было в свое время приложено немало усилий.

Неккер все больше молчал. Королю даже казалось, что он и не слушает, а занят своими мыслями.

— Ты имеешь что-либо сообщить мне, друг? — спросил король. Оливер поднял на мгновение взор.

— Нет, государь, — сказал он, — я молчу просто потому, что мне нет прямой необходимости участвовать в разговоре о великом Карле. В данный момент жалкая особа Карла Маленького представляется мне более серьезным объектом дискуссии, и у меня хватает смелости в этом сознаться.

Людовик в изумлении на него посмотрел.