Дьявол

— Ничего, я помазан словом, — успокоил Оливер и тихо положил ампулу королю на сердце.

— Король входит в тебя, брат мой, — послышался замирающий торжественный голос. Неккер прошептал в уста Людовику:

— Оливер входит в тебя, брат мой.

И он поцеловал раскрытые губы. Потом он стал говорить, говорить звучным голосом прежнего, здорового короля; этот голос наполнял темный покой, и в словах звучали знакомые, царственные мотивы, полные жизни и отваги. Он говорил о делах государства, о мерах к сохранению мира: не нужно искать столкновений с Бретанью, единственным еще самостоятельным герцогством в стране; его можно завоевать мирным путем, если вести правильную и тонкую династическую политику. Внешние сношения с другими державами нужно будет продолжать в том же духе, что и раньше, а налоговое бремя, тяготеющее над населением, постепенно облегчить. Будущее государства рисовалось исполненным величия и мощи.

— Велик и могуч король! — послышался еле внятный шепот, и дыхание стало прерывистым и тяжким.

Оливер тихо встал, не переставая говорить, и потянул за шнурок звонка. Слова его стали задушевней, когда он от суровых государственных дел перешел к зверям. Он называл любимые имена, шутил с журавлями и совами, звал собак, похлопывал лошадей по красивым шеям.

— Милые звери, — прохрипел лежащий.

Дверь тихо отворилась. Жан де Бон понял сделанный ему Оливером знак и немедленно исчез снова.

— Нужно еще больше зверей завести, — торопливо и не переставая говорил Оливер, отирая холодный пот со лба Людовика, — нужно повсюду искать хороших собак, в Испании спрашивать борзых и валентийских пинчеров. Из Сицилии привезти мулов. А в Берберии есть особая порода маленьких волков, которых называют «Аддиб»…

Тут к смертному одру подошел капеллан.

Глава четвертая Виселица

Королева с дофином приехала через несколько часов после смерти Людовика. Оливер послал за нею нарочного, и она поспешила на его зов, не обнародовав в своей резиденции известия о смерти короля и не сообщив об этом ни дочерям и их мужьям, герцогам Бурбонским, ни кому-либо из вельмож и князей королевства. Жан де Бон встретил ее и повел по немым, холодным покоям, мимо немых, холодных шотландцев в комнату усопшего. Людовик, спокойный и белый, лежал на подушках. Тихая смерть провела по его лицу благостной, волшебной своей рукой и разгладила его; нужно было очень внимательно всмотреться, чтобы заметить следы первого удара. Неккер сидел на маленькой скамеечке, в головах усопшего, совсем наклонившись вперед, так что голова его лежала несколько ниже головы покойника. Казалось, он все еще прислушивается к биению остановившегося сердца; он сидел так в продолжение долгих часов.

Шарлотта, слегка вздрогнув, остановилась в дверях; не сразу можно было разобрать в неверном пламени свечи, кто здесь жив, кто мертв, кто король, кто Неккер. Оливер повернул к ней голову, встал и поклонился с доброй улыбкой на устах.

— Мессир… — тихо сказала Шарлотта и опустилась на колени у кровати рядом с дофином, робким, некрасивым мальчиком лет пятнадцати. Она прочла краткую молитву, встала и задумчиво, нерешительно обернулась.

— Может ли регентство рассчитывать на вас, мессир? — спросила она. Оливер подошел ближе, снова улыбнувшись и качая головой.

— Если бы я ответил утвердительно, ваше величество, — сказал он, — то и регентство, и мир внутри страны, и единство государства — дело жизни этого великого человека — просуществовали бы до смешного недолго. Неужто вы этого не знаете сами, всемилостивейшая государыня?

Шарлотта молчала, сжимая ладони, как всегда, когда ей не удавалось побороть волнения. Неккер разглядывал ее. Она в старости похорошела. Седина растворила все некрасивое, грубое, страдальческое в серебристой своей важности; слишком широкое лицо стало как-то меньше.

— А что предпримете вы, мессир? — спросила она наконец.

— Государыня, — медленно отвечал Неккер, — вы однажды видели меня так близко, и так полно и глубоко открылся я вам однажды, государыня, как редко бывает на свете. Что я предприму, государыня? Вы этого взаправду не знаете?

Шарлотта еле заметно наклонила голову.

— Вы последуете за ним, — тихо произнесла она, ободренная тем, что он мягко, но властно понуждает к откровенности. — Я, по меньшей мере, предполагала это, — еще тогда, когда даже в мою тихую обитель доносился шум и гром, поднятый вокруг дьявольского имени. И я знала, по крайней мере, что шум идет вокруг чего-то великого — и, быть может, мессир, это знание было тем немногим, чем я еще могла гордиться, — и я, как тогда, молила бога, чтобы он помиловал и наградил вас. И я… да, сеньор, я никогда не думала, что увижу вас еще раз одного, без него, после него!.. Потому-то я и смущена…

— Вы снова близко-близко подошли ко мне, всемилостивейшая государыня, — мягко, благодарно произнес он; — и вы сейчас услышите, почему я еще жив, хотя король мой уже пять часов, как умер, и почему я просил вас прибыть сюда тайно, и почему вы, а не я, должны объявить народу о смерти суверена и об образовании регентства — и еще кое о чем: об изгнании дьявола.