Дьявол и Дэниэл Уэбстер

Осенью я познакомился с Мэриан, и через год мы поженились. Она была очень разумная девушка, и все у нас получилось как нельзя лучше. Может быть, детьми мы обзавелись рановато, но она всегда хотела детей. Когда у тебя дети и дом, ты и сам становишься устойчивее. А что зачитывается книжками про любовь – пусть ее. Лишь бы меня не заставляла.

В книге я столкнулся бы с Евой или набрел на фамилию Ферфью в газете. Но этого не случилось и, думаю, никогда не случится. По моим представлениям, они все еще живут в Чантри, а такими местами, как Чантри, газеты не интересуются. Одного только не могу себе представить – чтобы кто-нибудь из них умер.

Кстати, я бы не отказался увидеть Ферфью. Я говорю – он мне понравился. Упрекнуть его могу только в том, что он увез их раньше, чем истек срок найма. Нет, все правильно, у него были свои причины. Но им оставалось еще две недели – две недели до первого. И тогда был бы ровно год.

А теперь, когда я ложусь спать, на соседней кровати лежит Мэриан – и тут тоже все правильно. Вернуться на речную плантацию я попробовал лишь однажды – после съезда в Чикаго, и был я сильно навеселе. Только попасть мне туда не удалось. Я стоял на другом берегу и видел дом за рекой. Такой же, как всегда, но выглядел он необитаемым. По крайней мере, никто не подошел к окну… никто не вышел.

Посещений нет [55]

Когда человек в постели проснулся, уже начался день. Несколько недель назад он узнал, что, когда просыпаешься, лучше полежать совершенно неподвижно минутку, пока не проснешься окончательно. При этом не сделаешь резких движений, и боль, если она ощущается, не набросится разом. Важно, чтобы именно не набросилась, а если просто лежишь тихо и даешь ей медленно просочиться в тебя, то сможешь терпеть ее доблестно и героически, даже если никого нет рядом. Но в тот день ее не было – разве что еле слышный шепот, отдаленное напоминание, но ничего серьезного. Достаточно, чтобы сознавать, насколько сильно она ощущалась когда-то. И это было замечательно.

– Надо же! – сказал себе Джон Блэгден. – Ты идешь на поправку. Понимаешь? С тобой все будет хорошо.

Он сел в кровати повыше и прислушался к звукам седьмого этажа. По соседству, в палате с табличкой «Посещений нет», как обычно бубнило включенное радио, а старик напротив, через коридор, настроился на другую передачу. «Не надо, Люси Ли, не тревожься – мы пригоним коров назад к тебе». Громковато, но Джон Блэгден не возражал. Старик страдает неопасной сердечной болезнью, пусть себе развлекается. Когда у тебя синдром Макуиртера со спайками, можно позволить себе быть великодушным к таким людям.

Как часто бывало после пробуждений, он ощущал целиком огромный механизм больницы отрезанным от остального мира и самодостаточным, словно корабль или поезд. Это он все еще отходил от снов после операции. Однако смысла в этом имелось немало. Таков заведенный порядок с жесткими ограничениями, при этом сталкиваешься со множеством людей, которых вряд ли когда-либо увидишь снова. Иногда их даже не видишь, просто знаешь, как соседа «Посещений нет» – по табличке на двери и звукам радио из-за стены. Тем не менее он сумел составить довольно полное представление о своем соседе – точнее, соседке. Она была миниатюрной, поблекшей и плаксивой и перед приходом врача надевала ярко-розовую ночную кофточку. Не любила Орсона Уэллса, но прямо-таки обожала Нельсона Эдди, и хотя жаловалась на еду, умирать не желала. Он гадал, есть ли у нее дети, – скорее всего, есть где-то преуспевающий сын с улыбкой во все зубы. Внуков к ней не водили, потому что из-за них она принималась плакать. Но в понедельник сын прислал ей цветы, и она разговорилась о нем с сестрами. Да, видимо, все так и есть. Потом, когда все будет кончено, завитая щипцами невестка с гордостью собственницы расскажет подружкам о болезни свекрови: «Эд сделал все, что только мог, – вы не представляете, какой он щедрый!» Нет, не могла ему понравиться «Посещений нет». Но это, должно быть, тяжко – когда изо дня в день «Посещений нет».

Ему не помешала бы сигарета. Когда он протянул за ней руку, тень боли сгустилась на толику, по-прежнему оставаясь несерьезной. Он осторожно закурил и затянулся. Впервые за долгое время вкус был как раз такой, как надо, а не как сено и эфир. Он втянул дым как можно глубже, прямо внутрь тела, которое раньше было больным, а теперь поправлялось.

– Выспались? – спросила вошедшая медсестра. – Вот и молодец.

Профессионально улыбаясь, она взялась холодными пальцами за его запястье и взглянула на наручные часы. У одних сестер руки были теплыми, у других – холодными, но все они были славными девчонками, кроме одной ночной, которая заявила в тот раз, что насчет уколов ему распоряжений не получала. Он даже не знал, как она выглядит, но еще долго после этого ненавидел ее. А теперь казалось глупым ненавидеть ее – в сущности, глупо ненавидеть кого бы то ни было. «Я малютка Тим собственной персоной, – думал он. – Но я ничего не имею против».

– Как там снаружи? – спросил он.