Дьявол и Дэниэл Уэбстер

– Верно, – сказал он. – У вас не было ничего, кроме арки, дороги, армии и закона. И все же благодаря этому можно было пройти с востока на запад – да, и всю дорогу говорить на одном и том же языке. Я не испытываю восхищения перед вами, но вы были великим народом.

– Но объясни, почему наступает конец?

Он покачал головой.

– Я не знаю. Люди созидают и продолжают созидать. А потом мечта рушится, и буря разрушает ее до основания. После этого приходят тьма и воющие люди. Думаю, это надолго. Я собирался стать историком, когда только поступил на службу под орлами. Собирался написать о последующих войнах Рима так, как Фукидид писал о греческих войнах. Но теперь мои чернила высохли, и мне нечего сказать.

– Но то, что там, оно же там, – возразил я, – оно прочное, оно выстоит, – потому что я думал о местности, по которой мы шли, и о не ведающем страха мальчишке верхом на пони.

– О, чтобы наступила ночь, требуется время, – отозвался Агафокл, – вот о чем забывают люди. Да, возможно, даже хозяин той виллы упокоится с миром. Но все-таки в человеке есть два духа – дух созидания и дух разрушения. И когда второй правит более быстроногим конем, тогда и наступает ночь.

– Ты говорил, что у вас были государство и закон. Неужели вы не могли их сохранить?

– Отчего же, могли, – ответил Агафокл, – но не сделали этого. У нас был Перикл, но мы его посрамили. А теперь ты и я – оба римляне. – Он засмеялся и закашлялся. – И мы идем за обросшим волосами легатом в неизвестную битву. А дальше нет ничего.

– Говорят, это гот Аларих, – сказал я. – Говорят, он идет на Рим.

Раньше мы если и говорили об этих войнах, то лишь в шутку.

– Аларих или кто другой – какая разница? – откликнулся Агафокл. – Кем был тот вождь с запада – кажется, он называл себя Ниаллом Ста Битв? И мы все же усмирили его, но следом за ним пришли другие. И всегда будут приходить. Мы сражаемся с самим временем, а в битве со временем ни одному человеку не победить. Как долго этот легион пробыл в Британии, центурион?

– Триста пятьдесят восемь лет, – ответил я, ибо это известно даже детям.

– Да, – подтвердил Агафокл, – тот самый легион Валерия Виктрикс. А кто помнит легионы, потерянные в Парфии и Германии? Кто помнит их названия?

К тому времени я опомнился и не желал говорить с ним.

– Все греки болтуны, – сказал я. – Если нравится каркать, как ворона – давай, а я не слушаю.

– Для меня это не имеет значения. – Он пожал плечами и кашлянул. – Я же говорю, еще задолго до конца с меня спустят шкуру, если кашель меня не добьет. Ни один благоразумный легат не оставил бы меня в живых после записей, которые я сделал сегодня. А ты поступай как знаешь.

Я не хотел, чтобы он понял, как поразил меня, но это ему удалось. А когда спустя шесть дней мы пришли в Андерит к морю, я снова испытал потрясение. Кораблям полагалось ждать нас наготове, но готовы они не были, и хотя наш легат ярился, как медведь, нам пришлось четыре дня проторчать в Андерите. Это было нелегко, ведь за четыре дня успеваешь узнать город. Его жители испытали на себе силу морских пиратов, на население центральных областей Британии они были не похожи. Я вспоминал того хозяина виллы и думал о том, как же он может упокоиться с миром, что бы там ни говорил Агафокл. Но камень будет постепенно обрастать мхом, а дождь – стучаться в дверь. И так до тех пор, пока там не соберутся нагие люди, лишенные знаний, – забывшие, как пользоваться печами, чтобы согревать дом зимой, и банями, чтобы содержать себя в чистоте. А поля моего соратника, центуриона Второго легиона, снова зарастут диким просом и дурнишником, потому что их хозяева будут слишком заняты убийствами, чтобы выращивать пшеницу. Я думал даже о своем дезертире и видел его живым то на одной стороне, то на другой, и с воспоминаниями о порядке, законе и обо всем, что составляет цивилизацию. А потом и они изгладятся, и для его детей это будут не воспоминания, а небылицы. Мне хотелось спросить у Агафокла, какой народ оставляет себе подобных, но я не стал, потому что знал: он заговорит о греках, а я римлянин.

А потом мы отплыли – в совершенно ясный день, при ветре малом, но достаточном, чтобы вынести нас из гавани. Как всегда бывает, это случилось внезапно, нам было некогда задуматься. Я был очень занят, и только когда мы уже готовились погрузиться на корабль, наконец задумался. Я воспитанник лагеря, легион – мой дом. Но пока мы стояли в ожидании, я понимал, что мы оставляем, – весь этот зеленый, дождливый, дымный, ветреный остров с его морями по обе стороны и глубокими могилами в земле. Мы пробыли на нем триста пятьдесят восемь лет, мы были легионом Валерия Виктрикс. А теперь мы следовали за заросшим волосами легатом в неизвестную битву на край света, и мы будем выигрывать битвы и проигрывать их, но так или иначе наше время истекло.