— Вы находите, что должны быть особые причины?
Хозяйка гостиницы почувствовала, что необходимо срочно сменить тему разговора, но сделать это надо было осторожно. К этому времени собрание на городской площади уже началось, а продлиться оно должно было всего несколько минут.
— Я нахожу, что с возрастом все мы начинаем осознавать неизбежность смерти. И надо учиться принимать ее с кротким и мудрым смирением, ибо порою она избавляет нас от ненужных страданий.
— Ваша правда, — ответила Берта. — Именно об этом я и размышляла сегодня целый день. И знаете, к какому выводу пришла? Я очень-очень, ну просто ужас как боюсь смерти. И не верю, что пробил мой час.
Снова повисло тягостное молчание, и жена мэра вспомнила давешний разговор в ризнице об участке земли, примыкающем к церкви, — говорили-то они об одном, а в виду имели другое.
Ни она, ни ее спутница не знали, что творится на площади: никто не мог угадать, какой план предложит жителям священник и какова будет реакция горожан.
Бессмысленно было заводить с Бертой разговор напрямую — никто просто так, за здорово живешь, не согласится умереть. Мысленно она поставила себе задачу: если и впрямь они хотят убить старуху, надо придумать способ сделать это так, чтобы обойтись без насилия и не оставить следов борьбы — ведь будет следствие.
Исчезновение. Берта должна просто исчезнуть; ее тело нельзя отнести на кладбище или бросить в лесу; после того, как чужестранец удостоверится в том, что его желание выполнено, надо будет сжечь труп, а пепел развеять в горах. И в буквальном, и в переносном смысле именно Берта будет тем человеком, который удобрит собой здешнюю землю и снова сделает ее плодородной.
— О чем вы так задумались? — прервала ее размышления старуха.
— О костре, — отвечала жена мэра. — О прекрасном костре, который согреет нам и тело, и душу.
— Как хорошо, что мы живем не в средневековье: вы ведь знаете, что кое-кто в нашем городе считает меня ведьмой?
Лгать было нельзя, ведь старуха заподозрила бы недоброе, и обе женщины молча кивнули.
— А живи мы с вами в ту пору, они бы захотели сжечь меня на костре — да-да, сжечь заживо, и только потому, что кто-то решил бы, будто я в чем-то виновата.
«Что происходит? — подумала хозяйка гостиницы. — Неужели на кто-то выдал? Неужели жена мэра, которая сейчас стоит рядом со мной, успела побывать здесь и все рассказать старухе? Неужели падре раскаялся в своем замысле и пришел сюда исповедаться перед грешницей?»
— Благодарю, что навестили меня, но я прекрасно себя чувствую и готова идти на любые .жертвы, включая эти дурацкие диеты для снижения уровня холестерина, ибо желаю жить долго.
Берта поднялась и открыла дверь. Посетительницы стали прощаться. Собрание на площади еще не кончилось.
— Я и вправду рада была вас повидать, а теперь вот только докончу этот ряд и лягу спать. Я, по правде говоря, верю в проклятого волка, а потому хочу вас попросить: вы обе — женщины молодые, может, побудете где-нибудь поблизости, пока не кончится ваше собрание, тогда уж я буду уверена, что волк не подойдет к моим дверям.
Хозяйка гостиницы и жена мэра согласились, пожелали Берте доброй ночи, и та вошла в дом.
— Она все знает! — вполголоса сказала хозяйка. — Кто-то ее предупредил! Разве ты не заметила насмешки в ее словах? Разве не поняла — она догадалась, что мы пришли ее караулить? Жена мэра слегка смутилась.
— Она не может знать. Не найдется такого безумца, который решился бы… А что, если она…
— Что?
— Если она и в самом деле — ведьма. Помнишь, как дул ветер во время нашего разговора?
— А окна между тем были закрыты.
Сердца у обеих сжались — дали себя знать столетия суеверий. Если Берта — действительно ведьма, смерть ее, вместо того чтобы спасти город, погубит его окончательно. Так гласили легенды.
Берта погасила свет и в щелочку ставни поглядела на двух женщин, стоявших на улице. Она не знала, что делать — плакать, смеяться или покорно принять свою судьбу. Лишь в одном не было у нее ни малейших сомнений — именно она была предназначена в жертву. Муж явился ей во второй половине дня и, к ее удивлению, не один, а в сопровождении бабушки сеньориты Прим. Первым чувством, которое испытала Берта, была ревность — отчего это они вместе? Но затем она увидела, какие тревожные и обеспокоенные у них глаза, а уж когда гости рассказали ей, о чем шла речь в ризнице, просто впала в отчаяние. Они просили ее немедля бежать.
— Да вы шутите, наверно, — отвечала им Берта. — «Бежать». Куда мне с моими больными ногами пускаться в бега — я до церкви-то, что в ста шагах от дома, еле-еле могу доковылять. Нет уж, вы, пожалуйста, решите это дело там, наверху. Защитите меня! Даром, что ли, я всю жизнь молилась всем святым?!
Гости объяснили, что положение более серьезное, чем представляется Берте: сошлись в противоборстве Добро и Зло, и никто не может вмешиваться. Ангелы и демоны начали одну из тех битв, которые затевались время от времени и на сколько-то лет или столетий губили или спасали целые края.
— Меня это не касается; защищаться мне нечем; к битве я не имею отношения и не просила ее начинать.