Дьявол кроется в мелочах

Она досадливо поморщилась. Научного руководителя она уважала, с диссертацией он ей в свое время действительно сильно помог, но слыл бабником и ловеласом, в молодые годы не пропускавшим ни одной юбки. Сейчас Николаю Модестовичу было уже за семьдесят, но его это обстоятельство нимало не смущало. До молодых студенток он уже был неохоч, поскольку те смотрели на старого профессора с откровенной издевкой и недоумением, да и времена нынче были сложные, когда жалобы на харассмент, то бишь сексуальные домогательства, стали делом само собой разумеющимся. Поветрие это, зародившись в Америке, сначала перекинулось на Европу, потом пришло в Россию и теперь докатилось и до их небольшого провинциального городка.

В прошлом году одна из студенток уже написала в ректорат жалобу на Ровенского, тогда конфликт замяли, но больше он к студенткам не подходил даже на пушечный выстрел. Но характер же не переделать. Поэтому весь неистраченный пыл ухаживаний Николай Модестович обрушил на доцента кафедры английского языка Софью Михайловну Менделееву, то и дело томно вздыхая, украдкой пожимая ручки, поглаживая по щечке, трогая коленки и вот так, полуинтимно прикасаясь к бедру.

Соню это и раздражало, и смешило одновременно. Жену профессора, Ольгу Сергеевну Ровенскую, она знала много лет, поскольку профессор имел привычку работать со своими аспирантами дома, приглашая их на чашку чая. Знала и жалела, потому что от козлиных похождений мужа эта женщина и пятнадцать лет назад выглядела на нынешние семьдесят. Правда, с того времени, как Соня увидела ее впервые, она совсем не изменилась, словно законсервировалась.

Мужа она обожала, измены прощала, больше всего боясь, что муж уйдет от нее к другой. Но никуда уходить от накрахмаленных простынь, постоянных пирогов и борщей и от всемерного обожания супруги Ровенский не собирался. На работе у него была наука, дома – надежный тыл, а темперамент, когда-то безудержный, да и теперь не окончательно утихнувший, он проявлял на стороне.

Соня, тоже словно ненароком, двинула стул. Ровенский отвернулся, будто бы не заметив ее маневра, но спустя мгновение его ладонь оказалась у Сони на спине. Дрогнули пальцы в робком поглаживании. Соню тут же затошнило. Почему-то навязчивые ухаживания благообразного профессора вызывали у нее именно такую физиологическую реакцию. Она дернула плечом, и он понял, убрал руку, пусть и немного помедлив.

К концу заседания кафедры кофе хотелось так сильно, что Соня чуть не плакала. Есть хотелось тоже, и она с нетерпением поглядывала на часы – успеет сбегать в кафе перед началом курсов или не успеет?

Наконец мероприятие, скучное и бессмысленное, как все заседания, закончилось, и Соня вскочила со своего стула, готовая бежать одеваться. До начала вечерних занятий было еще пятьдесят минут, вполне достаточно для кофе с куском курника или киша. Погруженная в приятное чувство предвкушения, она не сразу услышала, что профессор Ровенский ей что-то говорит. А когда услышала, то чуть не застонала от огорчения. Оказывается, он приглашал ее в кафе. То самое кафе, о котором она так страстно мечтала последние полтора часа.

– Позвольте мне угостить вас кофе, Сонечка, – глубокий баритон, богатый модуляциями, звучал приглушенно, чуть интимно. – И обязательно с пирожным. Таким молодым женщинам, как вы, обязательно нужно есть сладкое. И страстно его обожать.

Соня сладкое терпеть не могла, предпочитая любому пирожному какой-нибудь пирожок. Но не говорить же об этом Ровенскому.

Она тяжело вздохнула, отчетливо понимая, что если день не задался с самого утра, то ожидать перемены к лучшему и не стоит.

– Мне некогда идти в кафе, Николай Модестович, – сказала она. – У меня занятия совсем скоро, а мне еще приготовиться надо.

– Жаль-жаль. А я схожу. Нет ничего лучше чашечки кофе после кафедры. Мне, конечно, кофе нельзя, Ольга Сергеевна не одобряет, но иногда я себя балую. Особенно после скучной обязаловки. Вот как сейчас. Странно, что вы не любите кофе, Сонечка.

Соня уже с трудом сдерживалась, чтобы не зареветь.

Кофе хотелось невыносимо, а слова Ровенского скребли по душе, как пенопласт по стеклу. Ушел бы он уже, что ли. К счастью, нацепив дорогую куртку и расчесав бородку специальной расческой, которую он носил с собой, Николай Модестович убрался восвояси. Остальные коллеги тоже разошлись, у большинства из них рабочий день был уже позади, и Соня осталась в кабинете одна, щелкнула кнопкой электрического чайника, понимая, что чашка чая ничем не исправит ее сегодняшнего настроения.

И все же лучше чай, чем совсем ничего. Соня налила кипяток в чашку, бросила пакетик чая с мятой, отхлебнула. Скривилась, страдальчески подняла глаза к небу. Со стены на нее, чуть усмехаясь, смотрел портрет профессора Леонида Федоровича Свешникова. По-доброму, надо сказать, смотрел.